В темницах было темнее и холоднее, чем в любом другом месте замка, но хотя Мортис и была одета в платье из какой-то легчайшей ткани, ей тут, похоже, вовсе не было холодно. А вот принц, невзирая на то, что одет был довольно тепло, уже дрожал.
— Тебе бы стоило выбраться на солнышко да позагорать, — посоветовал колдунье Аматус, но тут же испугался, как бы она не обиделась на него за такое предложение.
Но она рассмеялась — или всхлипнула?
— Было время, — сказала Мортис, — когда я могла последовать такому совету.
Какое-то время они еще посидели в тишине. А потом Мортис сказала:
— Вам пора идти, мой принц, и поверьте, мне не станет хуже, когда вы уйдете. Я вам искренне благодарна за то, что вы нашли время навестить меня.
Аматус встал, но решился-таки перед уходом коснуться болезненной темы:
— Кособокий сказал мне, что ты больше всех любила Голиаса.
Мортис кивнула — изумленно и даже немного испуганно:
— Это правда. Психея его плохо знала и не могла понять до конца, да и он ее. Для Кособокого — то, что было дорого Голиасу, всегда казалось далеким и ненужным, точно так же, как Голиас был далек от того, что приносит радость Кособокому, ибо то, что одному из них казалось проявлением слабости, для другого являлось выражением силы и могущества. Поэтому Психее не нравилось то, чем занимался Голиас, а Кособокий не понимал, что за человек Голиас… но я, мой принц, знала Голиаса таким, каким он был всегда, и хотя моя любовь к нему ничего не значила, потому что между нами непременно должна была существовать пропасть и ощущение неминуемой разлуки, но все же я любила его по-своему, любила за то, что было общего между нами.
— Ну а вы, трое, что остались в живых…
Глаза Мортис превратились в черные льдышки.
— Наши чувства друг к другу тебя не касаются. — Но тут же под черным льдом будто бы появился слой талой воды. — Но вот что я тебе скажу: Кособокий порой страдает, правда совсем немного, из-за того, что Психея не может питать к нему таких чувств, какие он питает к ней. Ну что, тебе стало радостнее от того, что ты узнал, что в мире на одну боль больше?
Аматус склонил голову:
— Теперь я понимаю, госпожа. Я был неправ, что задал этот вопрос, а вы были правы, что показали мне, чего я этим добился.
— Стало быть, ты думаешь, что я ответила на твой вопрос для твоего блага?
— Да, я верю, что все Спутники трудятся ради моего блага.
Мортис встала.
— Скоро солнце сядет. Ступай.
Принц ушел. Придя в свои покои, он уселся за письменный стол и быстро написал короткие письма герцогу Вассанту и сэру Джону Слитгиз-зарду, умоляя простить его за все, что они пережили из-за него, и прося их помочь ему загладить вину. Кроме того, в письмах принц выражал надежду на то, что как-нибудь вечерком в ближайшие дни они сумеют посидеть при свете зимнего солнца и попеть те песни, которым их научил Голиас, — песни о любви и вине, чтобы они согрели одинокие покои принца.
