Юра, кажется, и сам понимал, что этот разъезд есть начало конца – пожалуй, впервые за несколько лет нашего общения удалось поговорить просто по-человечески. Но этот разговор по душам был и единственным.
Юра ушел в запой – а запои у него были страшные, до полного омертвения. Как правило, заканчивались они тем, что матушка – абсолютно, конечно же, трезвая, приезжала к нему и вытаскивала из коматозного состояния. Стирала загаженное белье, выносила мусор горами, вливала в перекошенный синюшный рот чайными ложками бульончик…
Потом Юра возвращался на Подбелку и где-то с неделю мы жили почти что семьей, пока матушка, найдя какую либо причину (а известно, что причин, позволяющих напиться, бесконечное множество.) доставала трехлитровую банку с черными хлопьями на дне…
Одна собака у нас уже была; матушка, выгуливая Норда в шесть часов утра, услышала звон битого стекла и обнаружила щенка, который разгребал напластования стекла. Щенок был похож на скелет, но оказался породистым – я в этом существе с торчащими, как у динозавра, позвонками, кривыми лапами и раздутыми рахитичными ребрами навскидку определили дога. Потом уже мы нашли бывших хозяев, забрали родословную, узнали всю историю…
Двух собак, одна из которых грозилась вырасти в этакое гладкошерстное чудище, Юра не вынес – и на Подбелку больше не вернулся. Он упал в конце запоя возле пивного ларька и пролежал несколько часов, пока кто-то, видимо уже не раз споткнувшись об тело, не вызвал скорую. Перед смертью Юра успел назвать наш домашний номер…
Женя Лесин – довольно известный персонаж окололитературной тусовки, книжный журналист, не бездарный поэт, может занять в этой книжке не последнее место. Просто, наверное, в Москве нет человека, служащего Хозяину столь фанатично, крикливо, демонстративно и принципиально. Он скучает в периоды вынужденного просушивания, называя их «мораторием» – а длятся они нечасто и недолго, в пропорции примерно один к шести. В начале просушки с ним нельзя не только разговаривать, но и видеться тоже. Помниться, меня он просто вытолкал за дверь, буквально облив помоями оскорблений – от того что я, работая недалеко от дома, зашел к нему без звонка. Был бы на его место нормальный человек – на этом бы наше общение и закончилось на годы. Но для Лесина, грязноватого и беззлобного пустомели, все всегда делали скидку. Слушать Лесина и принимать весь его бред всерьез значит не уважать себя; впрочем, в течение десятилетий темы пьяного крика существенно не меняются. Любой президент – пидарас, все остальные – жиды. Жиды и пидарасы. Еврейскую тему он мусолит с наслаждением, находя в вопросе, от которого давно уже осталась только пустая скорлупка, все новые и новые грани. Он может называть человека фашистом – человека, который не сделал ему ничего плохого – и продолжать вопить, хотя кулак уже на раз и не два впечатал его в землю. Впечатал, надо сказать, вполне заслуженно…
