Он знал, что вся бригада — от комбрига до любого матроса — глубоко переживает его позор, который вместе с тем является позором бригады. Аварию обсуждают со всех точек зрения. Некоторые офицеры рубят сплеча: «Захвалили Крылова, зазнался, стал небрежен, развинтился, начал полагаться на удачу, на „авось“». Друзья Крылова молчат, им нечего ответить. Факты против них.
Понятно, легче всего было бы покаяться, промямлить что-нибудь вроде: «Повинную голову и меч не сечет…»
По-честному он не мог сделать так. Слишком прочна была его вера в себя, чтобы он мог поступиться ею без борьбы.
Он не был суеверен, но, воюя не первый год, знал, как важна на войне инерция удачи, привычка к счастью. Нельзя было допускать необоснованных сомнений в себе, колебаний, излишнего самоанализа и рефлексий. Именно это как раз развинчивало, размагничивало офицера.
Зазнайство, самомнение? Нет, совсем не то. Он, Крылов, был просто очень уверен в своем профессиональном умении, в своей щепетильной штурманской добросовестности, в своем таланте моряка наконец.
И он верил в своих учителей.
Вспомнился Грибов. (О нем всегда вспоминал во всех трудных случаях жизни.)
Что, если бы его профессор узнал об аварии?..
Крылову представилось, как он, со своей обычной рассеянной манерой глядя поверх голов, сказал бы:
— Разберем необычайный случай с Крыловым. Будем последовательно исключать одно возможное решение за другим…
Крылов задумался. Он не чувствует за собой вины. Так.
Если виноват не он, то кто же тогда? Рулевой? Он стоял все время рядом с рулевым. Значит, компас?..
В ушах зазвучал размеренный, чуть монотонный голос Грибова.
— Очень большое значение я придаю дисциплине ума. Офицер должен уметь думать, весь сосредоточиваясь на решении поставленной перед ним задачи.
Но сосредоточиться помешал настойчивый стук в дверь.
— Кто там?.. Открыто! — с досадой крикнул Крылов и тотчас же спрыгнул с койки, торопливо застегивая китель.
В дверях стоял его профессор!
— Здравствуйте, товарищ капитан-лейтенант!
— Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга!..
Усевшись друг против друга, некоторое время молчали.
Для Крылова появление Грибова было полной неожиданностью, особенно в такой поздний час и не в официальной обстановке. Машинально капитан-лейтенант то и дело приглаживал волосы. Черт бы их побрал! Торчат, наверно, проклятые!
Между тем Грибов принялся методично вытаскивать из карманов и раскладывать на столе карандаш, записную книжку, портсигар, зажигалку. Разговор, видимо, предстоял долгий.
