— Мерзость, несущая опустошение! Смирнов, от удивления, приподнял пальцами очки на носу. Он сидел, открыв рот. Молчание длилось почти минуту:
— Как, как, ты сказал?!
— Мерзость, несущая опустошение, — повторил Клюфт робко и опустил глаза.
— Гениально! Гениально! Молодец! Как сказал! — рассыпался комплементами Смирнов. Клюфт совсем покраснел. Он не знал, куда деть руки и то и дело теребил обивку на стуле. Петр Ильич, вскочил со стула и выбежав из-за стола, схватил трубку телефона.
— Алло! Наборщики! Набирайте — мерзость, несущая опустошение! Да! Все! В номер! Все! Я подпишу! — Смирнов бросил трубку на аппарат и подошел к Павлу. Тот, в смущении встал. Главный редактор, смотря ему глаза, снизу вверх, ввиду своего маленького роста, крепко пожал руку. Клюфт почувствовал, что ладонь, у Петра Ильича — горячая и липкая от пота.
— Ну, что ж, мой мальчик! Мы еще поработаем! Поработаем! — Смирнов похлопал Клюфта по плечу. Достал из кармана носовой платок и сняв очки, протер их.
— Кстати, я вижу — настроение у тебя в корне поменялось. Вижу! А то ночью, мне, всякую чушь тут нес! И помни, ты мне поклялся! Никому больше ничего подобного не говори! Никому! Ладно! Что ты хотел у меня спросить? Клюфт опустил глаза, словно был в чем-то виноват. Павел никогда не любил просить. Особенно за себя. Это было для него настоящей мукой. И, тем не менее, он выдавил:
— Петр Ильич, вы обещали меня отпустить. Я ведь вот как всю ночь работал…
— А! Да! Конечно! Вижу! Вижу! Надо! Но я старый лис — знаю, спать не пойдешь! Тут другое! Шерше ля фам! Черт с тобой — иди! Но завтра! Завтра что б утром был как штык и с тебя статья о прокуроре в Таштыпском районе! Павел выскочил из кабинета редактора и понесся по коридору, словно на спине у него выросли крылья! Ему хотелось взлететь! Шутка ли — у него все получается и он становиться настоящим «матерым мэтром» слова! Выскочив из-за угла, Клюфт, налетел на Пончикову. Грузная тетка несла в руках кучу бумаг и книг. Они посыпались на дощатый пол. Пончикова, взвизгнула, как ужаленная и повалилась на бок. Ее плотная, коричневая юбка, нелепо задралась, оголив толстые ноги, в шерстяных чулках.
— Ой! Ой! Мамочка моя! — причитала эта толстая женщина. Клюфт ползал рядом с ней на коленях, пытаясь собрать рассыпавшиеся книги и бумаги.
— Простите Вера Сергеевна! Простите ради Бога! Я не хотел!
— Ой! Ой! Что ж это такое?! — Пончикова встала на четвереньки и со злобой посмотрела на Павла.
