— Чего? — буркнул раненый, но она заметила, что он узнал её и сразу притих, перестал метаться.
— Что ты выделываешь! Как тебе не стыдно? Как можно так?
Она кивнула головой санитаркам, чтобы те ушли. Они поняли и бесшумно исчезли за дверью.
— Я уже сто раз говорил… Говорил ведь. Правда?
Голос повышался, звенел, в нём слышались угрожающие нотки, готовые перейти в истерический крик.
— Что это ты там такое умное говорил?
— Не хочу! Не хочу я ваших перевязок, ваших вспрыскиваний, ваших операций, докторов, больниц! Не хочу! Какое вы имеете право, кто вам разрешил? Я не хочу!
Она присела на стул у койки, не снимая рук с бинтов, окутывающих его голову.
— А чего же ты хочешь, упрямец?
— Ничего не хочу, ничего, слышите? Я хочу умереть, я имею на это право. Зачем вы измываетесь надо мной?
— Это очень просто — умереть, — сказала она тихо. — Конечно, жить труднее. Но ты должен жить, ты будешь жить.
— А я вот не хочу. Зачем вы сидите здесь, сестра, теряете время, приставляете ко мне сторожей? Тюрьма это, что ли? Я вас спрашиваю — тюрьма?
Осторожно, с нежностью, она провела рукой по белым бинтам, мягко улыбаясь ему. Из-под перевязок на неё внимательно смотрел пылающий единственный глаз.
— Вчера ты сорвал перевязки. Хочешь повредить себе. Тебе нет дела до того, что мы огорчаемся из-за тебя, хотим тебе помочь. Ты упрямый, капризный мальчик. Поэтому вот и приходится сторожить тебя.
— Ох, какое это… — Он успокоился, замолк на минуту.
— А вы скажете мне правду, но только правду, чистую правду? — спросил он вдруг.
— Постараюсь.
Он соображал, собирался с мыслями, пытался сформулировать вопрос.
— Вы мне не скажете правды, сестра. Но вот подумайте. Если бы с вами случилось такое… Лежите вы в госпитале, слепая…
— Ты не слепой, — сказала она сурово.
— Ну, на один глаз, всё равно… Значит, без глаза, без руки, без ноги. Захочется вам тогда жить, а? Захочется?
Он насмехался злобно, упрямо, и тёмный глаз пылал лихорадочным огнём.
— Только правду, одну правду. Если вы вообще можете без обмана.
— Я скажу тебе правду, — ответила Мария спокойно. — Ляг как следует. Дай-ка поправлю подушку, вот так. Теперь слушай…
Она взяла его горячую руку. Он лежал спокойно, ожидая.
— Видишь ли, я не могу тебе сказать, как обстояло бы дело со мной. Что бы я чувствовала, чего бы хотела. Быть может, я и желала бы умереть.
— Вот видите!
— Подожди.
Страшная усталость вдруг прошла. Она почувствовала себя полной сил, словно дежурство только начиналось. Нахлынула тёплая волна мыслей о Григории.
