Сколько раз она валялась в ногах раввина, своего деверя, который славился искусством укрощения бесов. Несчастные приходили к нему со всех концов Израиля, и он излечивал их. Только вчера она умоляла:
— Ты лечишь чужих и не хочешь исцелить моего сына!
Но раввин только качал головой:
— Мария, твоего сына мучает не дьявол; это не дьявол, это — Бог, что же я могу сделать?
— Неужели нет никакого средства, чтобы помочь ему?
— Говорю тебе: это — Бог. Против него все средства бессильны.
— Но зачем же Господь так мучает его?
Старый врачеватель только вздохнул.
— Зачем, зачем он его мучает? — переспросила мать.
— Потому что любит его, — наконец ответил старый Симеон.
Мария изумленно посмотрела на него и хотела было еще что-то спросить, но раввин взглядом остановил ее.
— Не спрашивай меня. Таков закон Господа. — И, нахмурившись, он кивнул ей, чтобы она удалилась.
Этот недуг длился многие годы, и Мария, хоть и была матерью, уже начинала тяготиться этим. И теперь, глядя на своего сына, который лежал на пороге, на сочащуюся из его лба кровь, она не шелохнулась. Она лишь вздыхала, да и то не по сыну, а по себе, по своей несчастной жизни — по своему горькому замужеству и горькому материнству. Она овдовела, не успев выйти замуж, была матерью, не обладая своим ребенком; а старость подходила все ближе, количество седых волос увеличивалось с каждым днем, а она так и не узнала, что значит быть молодой, никогда не чувствовала тепла своего мужа, сладости и гордости материнства. Глаза ее высохли. Сколько слез отпустил ей Бог — она истратила все. И теперь она глядела на мужа и сына сухими глазами. Если она когда и плакала, так это весной, когда в одиночестве смотрела на зеленеющие поля, вдыхая запахи цветущих деревьев. Но и в эти минуты она плакала не по своему мужу или сыну, а по своей зря прошедшей жизни.
Юноша поднялся и отер кровь краем туники. Он повернулся к матери, почувствовав суровый взгляд, и его захлестнул гнев. Он прекрасно знал этот взгляд, который ничего ему не прощал, знал эти сжатые губы. Он не мог больше этого переносить. Он тоже устал от этого дома с дряхлым паралитиком-отцом, безутешной матерью и ежедневными напоминаниями: ешь, работай, женись, ешь, работай, женись. Сжатые губы матери разомкнулись:
— Иисус, — укоризненно промолвила она, — с кем ты опять ссорился нынче утром?
Ее сын прикусил язык, чтобы с него не сорвалось недоброе слово, и распахнул дверь. Солнце и палящий ветер пустыни ворвались в хижину. Не говоря ни слова, Иисус отер со лба пот и снова выступившую кровь и поднял крест.
