шептал я над книгами в своей библиотеке, который мне и перечитывать-то лень стало. Когда сравнялся с лучшими, еда теряет вкус, а вино – крепость.
Мне не к чему было больше стремиться, и я закружился со Смертью.
***
…Последние два года брака наш дом населяли привидения, призраки бешенных псов с красными глазами и молчаливых, окровавленных детей, вырезанных горскими кланами в беспощадной борьбе за люцерну, вереск и пшено. Если бы у меня был килт, я бы в нем щеголял. За столом мы сидели, как разорившийся шотландский лорд и его сварливая жена – пара, потерявшая все, и лишь перебрасывались оскорбительными репликами да изредка просил передать друг другу соль.
Передай мне пожалуйста соль, говорила она.
И голос жены звучал в моем сердце пустыней, гулкой пустыней песков, сметенных в кучу гигантской метлой яростного Сета. Красноглазого, рыжего Сета. Ах ты, ублюдок. Я поднимал свои слезящиеся глаза от прибора, и на другом конце стола – огромного, массивного, она искала его полгода, – окруженного стульями из гарнитура, выжидавшими, черными, покорными, словно обступившие нас слуги, – видел Алису. Она, конечно, глядела в сторону.
Прости что ты сказала, говорил я.
Соль, говорила она.
Передай мне соль, говорила она.
Лорд и его супруга отрабатывали только первую реплику. Даже в дело вступали все портовые шлюхи и кабатчики Глазго. Причем нередко я выступал за шлюху, а она – за кабатчика. Мы бранились, перекатывая по столу слова, от которых обычный брак рассыпался бы неловко собранным детским домиком. Дом без фундамента, мука без клейковины, бетон без цемента. Вот кто мы были, и я каждый день оплакивал нас, не решаясь надеть на себя траурные одежды. Она, я знаю, поступала так же.
Может быть, обратишь хоть раз на меня внимание, говорила она.
В свободное от бутылки время, конечно, говорила она.
Может, все-таки даже мне почувствовать, что напротив меня сидит человек, говорила она.
Живой человек, добавляла она многозначительно.
Я вставал, сгибал руку, клал на сгиб полотенце, и подавал ей соль. Она не смеялась и вообще не находила мои шутки смешными. Может быть потому, что я перестал шутить. Как-то, неловко оцарапав себя вилкой, я попросил соль, – тоже несколько раз, ведь как и я ее, она не замечала меня и была где-то далеко, – и посыпал царапину. Соль сразу же покраснела. Алиса сказала что-то нелицеприятное о моей привычке сыпать раны солью, вместо того, чтобы обратиться к аптечке. Ее, Алиса, – конечно же, – тщательно собрала, и поместила в специальный сундучок, который, – конечно же, – долго искала, и был он, – конечно же – под цвет встроенной кухни, которую Алиса подыскивала столько, что мне и говорить об этом не хочется. Она все делала основательно. Может быть, это нас и сгубило, думал я, меланхолично посасывая палец, из которого все еще сочилась кровь.
