— Сказки — это здорово, — вдохновенно улыбнулся Пантелей. — Вам читали в детстве на ночь сказки?
— Я сама себе читала под одеялом с фонариком! — гордо ответила Даша.
— Правда? Я тоже! Мама кричала: выключи свет и спать. А я под одеяло — дочитывать. Нельзя же обрывать на самом интересном. Так только рекламу по телевизору ставят.
— Для идиотов.
— Что? — не понял Пантелей.
— Рекламу потребляют идиоты.
— А-а-а… Не знаю, я за ней не слежу… Мне всё равно…
— В какой палате больной? — спросила Даша, как собирающийся на осмотр профессор.
— Да рядом, следующая дверь. Он как раз проснулся. Просил почитать. А у меня таблица. Понимаете? Извините, что я вас прошу… Как бы перекладываю…
— Да успокойтесь вы, Пантелей, мне не трудно. В конце концов, я сюда вам помогать пришла. Лучше скажите, как вы думаете, это правда Конец Света?
— Не знаю, — смущённо улыбнулся Пантелей, отводя глаза в сторону. — Мне кажется… — он задумался, потом явно растерялся… — Нет, не знаю.
Даша улыбнулась его смущению и вышла с книгой в коридор.
— Привет! — радостно сказала она в соседней палате, ещё не глянув на пациента. А когда посмотрела на улыбающегося Серёжу, то вскрикнула. При этом испугались оба — и мальчик, и Даша. Серёжа, конечно, испугался Дашиного состояния. А за них обоих, в свою очередь, испугался прибежавший на крик Даши Пантелей.
— Что случилось? — спросил он.
— Это — Серёжа… — сказала сквозь слёзы Даша.
— Совершенно верно, это Серёжа. Он никому не может сделать больно. Он тебя обидел?
— Это мой брат. Мой младший брат. — В подтверждение сказанного Даша вытащила из-под ворота водолазки крестик и раскрывающийся медальон-сердце, в котором была фотография. На одной половинке — родители, на второй — маленький мальчик — копия или оригинал прооперированного…
— Это мой младший брат Серёжа Болотин, — повторила Даша. — Он погиб с родителями…
— Я не гиб! — возмутился Серёжа. — И я Есенин. Меня в честь Есенина назвали! Он стихи писал! Хорошие!
— Не может быть. Ему тоже было пять лет! — причитала Даша.
— А мне и есть! И я не был! Я есть! Папа на буровой, а мама исчезла!
Пантелей наблюдал эту сцену в растерянности и сострадании. Даша вдруг успокоилась и даже стала улыбаться.
— У тебя сестрёнка есть?
— Нет.
— А почему, думаешь, я ношу на груди твою фотографию?
— Ты — моя сестрёнка? — никто не знает, почему дети вдруг легко и быстро принимают новые условия игры. Впрочем, эти условия устраивали их обоих.
— Я твоя сестрёнка. Меня зовут Даша.
