В палате располагались четыре койки и четыре тумбочки, на койках — четыре женщины разного возраста. Одна из них — молодая, но осунувшаяся до тёмных провалов в глазницах — стонала с закрытыми глазами, вторая — средних лет — лежала, подтянув колени к животу, маленькая старушка у входа прижимала к груди иконку, а дородная и, по всей видимости, самая крепкая из них женщина лет пятидесяти встретила Эньлая громкими догадками:
— Я же говорю — китайцы напали-таки! Смотри, уже и сюда добрались. Щас, бабы, нас быстро похоронят.
— Китайцы не напали, — смутился Эньлай, — я живу в этом городе.
— А что тогда? Куда всех сдуло? Марине вон, — она кивнула на стонущую, — надо срочно укол ставить, Порфирьевне, — теперь обратилась к старушке, — капельницу…
— В соседних палатах все на месте? — спросил Эньлай.
— А куда они денутся? Из камеры смертников не сбежишь.
— И врачей ни одного нет?
— Ни врачей, ни медсестёр… Ты-то кто будешь? И что, в конце концов, стряслось-то? Авария, что ли, какая? Свет погас, телевизор не идёт, воды нету… Народа на улицах нету!
— Мы не знаем, что произошло. В городе осталось несколько сотен человек. В больнице — пока один врач. Он в хирургии. Я его позову. Там ему женщины помогают. Как вас зовут?
— Глафира Петровна меня зовут.
— А меня Эньлай. Эньлай Лю.
— Лю? У-лю-лю, все собирайте по рублю. Значит, всё-таки китаец…
— Русский китаец, — поправил Эньлай. — Побудете здесь за старшую, Глафира Петровна?
— Куда деваться-то, побуду.
— Надо пройти по палатам, узнать, как состояние всех больных. Посчитать. Диагнозы бы… Воду я сейчас принесу, и заодно позову доктора.
— А Христос-то ещё не приходил? — спросила-проскрипела вдруг старушка.
От такого вопроса Эньлай растерялся.
— Я не видел…
— Да не, если б пришёл, все бы сразу узнали, — уверенно ответила сама себе старушка.
— Баба Тина, ты не отвлекай пока человека, за тобой Христос отдельно придёт…
— Не богохульствуй, Глаша, в нашей-то больнице это не шибко хорошо, — тихо ответила старушка.
— Не богохульствуй, — тихо и грустно повторила Глафира Петровна, — а чего тогда Он нас не лечит? А? Чего болезни тут распустил?
— Не распустил, а попустил — за грехи наши и к нашему же спасению, — поправила баба Тина.
— Не надо ругаться… — попросила стонавшая молодая женщина, которая в это время пришла в себя. — Больно очень, а так ещё больнее…
— А ты молись, Марина, молись, — посоветовала баба Тина.
— А ты, как там тебя, — обратилась Глафира Петровна к Эньлаю, — дуй, в конце концов, за доктором, за лекарствами, за обезболивающими, видишь же — мучаются люди.
