Карола успокоилась. Все либо наладится, либо разрушится. У нее был выбор: либо жизнь, подобная ночи, в окружении стариков, когда следующий день похож на предыдущий, либо огни роскошных отелей и ночи с Орландо, бурные, словно вешние потоки на порфировых склонах Ротенфельса. И я, Карола, совсем иная, наконец обретшая сама себя и настолько — до самых кончиков пальцев — преисполненная собой, что, кажется, не удержусь в собственном теле. Вдалеке от туманной долины и нескончаемых вечеров, там, где аэропорты, театры и все города мира! Кто тут устоит?
— …В наши дни люди по-прежнему сводят счеты с жизнью из-за любви, но теперь уже совсем по другим причинам, нежели раньше, потому что между Гёте и нами лежит одно изобретение. Да простит меня мадам, это — секс.
Старому профессору была присуща старомодная, не свойственная нашему веку обходительность, которая позабавила Орландо.
— Вы и в самом деле считаете это изобретением?
— Именно так. Секс — это совершенно новая и, безусловно, искажающая призма, через которую мужчины видят женщин. Это было не свойственно эпохе Вертера. Наш век носит довольно странные очки. Именно это пытались донести Фрейд и остальные, только мы не верили. Вертер взирает на Шарлоту без вожделения. Любое плотское желание здесь считается преступным и безжалостно изгоняется.
— Но ведь в третьем акте он жаждет поцелуя, да и в конце оперы их губы соприкасаются, и тогда…
Профессор отрывисто машет своей маленькой ручкой в матовом свете лампы.
— Это символ, господин Натале, просто символ. Бьюсь об заклад, что в постели с Шарлотой Вертер до такой степени был бы захвачен своей безграничной любовью, что оказался бы бессилен…
Голоса удаляются. На молодую женщину нападает оцепенение. Буря улеглась, вальсы тоже утихли. В тысячах километров отсюда она слышит смех Орландо. Густавус Колмар Куртеринг улыбается. Густавус Колмар… Странные имена, слишком громоздкие для такого маленького господина. Еще сутки в этом городе. Они уедут завтра ночью. Орландо поет в Мюнхене, а ей нужно возвращаться. Уместно ли говорить «нужно»? Наверное, да. Они все такие старые. Временами мне кажется, что они не умрут никогда и что я буду ухаживать за ними до скончания века — такое уж мое бремя… Мое место там, среди гор, в этом доме, из которого никто не сможет меня вырвать. Я всего лишь один из камней в стене. Не стоит трогать меня, не стоит отрывать от других, иначе все обрушится. Ханс понял это. Он знает, что я — часть от целого, он смирился и больше не пытается вытащить меня оттуда. Ничто уже не поможет мне влиться в этот мир. Нужно будет постричь плющ под крышей: стебли уже прорастают сквозь черепицу. Обязательно попрошу мужа, чтобы он это сделал. Не знаю почему, но я все время забываю… Здесь так тепло и уютно.
