Сестры меня уже ждали. Лазарь снова лежал в затемненной комнате и не мог говорить. Он то и дело стонал и кричал во сне. Марфа сказала, что на рассвете все проснулись от его душераздирающего воя. Я рассказала Марфе и Марии о приходе Марка и о том, как меня встретила Мириам. Я объяснила, что за мной могут следить и что готова уйти немедленно. Они ответили, что, скорее всего, за их домом тоже следят и что одной из них нужно будет остаться, но они уже решили, что если я появлюсь и попрошу помочь, то Мария проводит меня в Иерусалим — мы уйдем потихоньку, под покровом ночи. Даже если за нами следят, то нам ничего не остается, кроме как постараться оторваться от преследователей. И тут мне стало ясно, что сестры не во всем согласны друг с другом. Марфа сказала, что его должен судить Пилат, а потом народу предложат сделать выбор, отпускать его или нет, но, сказала она, старейшины уже все решили, и выбор народа ничего не меняет. И римляне, и старейшины хотят его смерти, но боятся заявить об этом открыто.
Мария заспорила с ней, сказала, что что-то должно случиться, и все решения и предсказания не будут иметь значения, что пришел конец света и эти дни будут последними и, одновременно, — началом чего-то нового. Ее слова дали мне надежду, что мы сможем убежать, неважно куда. Я представила, как веду своего сына сквозь толпу, кроткого, смирного и почему-то испуганного, как он тихо идет, опустив глаза в землю, а его последователи разбежались. Но Марфа стала настаивать, что священники позаботились, чтобы на площади были их люди, которым приказано требовать освобождения вора Вараввы, и они так и поступят. Моего сына не освободят.
— Его уже схватили, — сказала Марфа. — И уже решили, что с ним делать.
Теперь они неотрывно глядели на меня, боясь произнести еще невысказанное слово.
— Ты имеешь в виду, распять его? — спросила я.
— Да, — сказала Марфа. — Да.
И снова заговорила Мария:
— Но это будет началом.
— Чего? — спросила я.
— Новой жизни, — сказала она.
Ни Марфа, ни я не обратили внимания на эти слова.
— Можно ли что-то сделать? — спросила я у Марфы.
Теперь в замешательстве были обе. Марфа кивнула на дверь комнаты, где лежал Лазарь.
— Спроси у брата. Сестра права. Близится конец мира, — сказала она. — Или конец мира, известного нам. Случиться может все что угодно. Ты должна идти в Иерусалим.
* * *
В Иерусалиме мы остановились в каком-то доме. Мне было странно смотреть на людей, слышать, как они разговаривают между собой, ведь я никогда не перемолвлюсь с ними словом, никогда их не узнаю, хотя мы ничем не отличаемся, по крайней мере внешне: ходим по одной земле, говорим на одном языке. Но в то же время между нами нет ничего общего, никто из них не догадывается о моих чувствах и не может их разделить. Мне казалось, что мы с ними из разных миров. Мне удивительно было, что я изнемогаю под тяжким бременем, а его никто не видит, что в глазах незнакомых людей я выгляжу совершенно обычно, что вся тяжесть — внутри.
