Однажды я видела казнь на кресте — римляне распяли одного из своих. Я стояла довольно далеко и помню, как думала, что казнь эта — самый отвратительный, самый страшный из человеческих поступков. Еще я думала, что мне уже много лет, и я становлюсь все старше, и что, может, мне повезет, и я больше не увижу ничего подобного до самой смерти. Эта казнь надолго врезалась мне в память и заставляла вздрагивать от ужаса. Я старалась думать о другом, забыть эту невыразимо жуткую картину, картину безграничной жестокости. Но как именно наступала смерть, кололи ли человека копьями и мучили ли, пока он висел на кресте, или он медленно умирал от солнца и жары, я не знала. Изо всех мыслей, приходивших в голову, эта имела ко мне меньше всего отношения. Я была уверена, что никогда больше такого не увижу и что меня это никак не касается. Вдруг я спросила у Марка, сколько длится казнь, как будто бы она была не чем-то из ряда вон выходящим, а совершенно заурядным делом. Он ответил:
— Иногда — несколько дней, иногда — несколько часов. По-разному.
— А от чего это зависит? — спросила я.
— Не спрашивай, — сказал он. — Лучше не спрашивай.
Потом он встал, собрался уходить и извинился, что не может проводить меня. Он сказал, что если что-то и может сделать, то нужно, чтобы никто не знал о его участии. Он посоветовал мне надеть плащ и передвигаться осторожно, убедиться, что меня никто не преследует. Я попросила его еще немного задержаться. Меня беспокоило, как он говорил обо всем этом — очень быстро и по-деловому.
— Откуда ты все знаешь? — спросила я.
— У меня есть осведомители, — сказал он торжественно, чуть ли не с гордостью. — Люди в нужных местах.
— И уже все решено? — спросила я.
Он кивнул. У меня было чувство, что если бы я смогла придумать еще один вопрос, сказать еще хоть что-нибудь, то смысл услышанного изменится и станет не так ужасен. Он стоял в дверях и ждал.
— Я найду его в Иерусалиме, если доберусь? — спросила я.
— В том доме, — ответил он, — будут знать больше, чем я.
Мне хотелось спросить его, почему я должна доверять людям, которые знают больше, чем он, но лишь молча смотрела на него, а он стоял на пороге, и я до последней секунды думала, что должна спросить что-то еще. Задать только один вопрос. Но какой, я не знала. После ухода Марка, может быть, потому, что я так долго жила одна, дом словно бы насквозь пропитался запахом беды. Чем больше я размышляла, тем яснее понимала, что не знаю почему, но не должна идти туда, куда он сказал, а что надо идти в Кану к Мириам, и найти Марфу и Марию, и спросить, что мне делать.
