— Не век же я там буду вековать.
— И сама не пойму почему, но мне все кажется, что больше я тебя не увижу…
— Господь с вами! Что это вы говорите! Мы еще вдоволь нарадуемся друг на дружку. Придет весна, я вернусь, привезу денег, и нам полегче станет жить на свете. Верьте мне, матуля!
— Боже милостивый! — вздохнула она.
— Купим земли, засеем и помаленьку-помаленьку вылезем из нужды. Только начать трудно, а потом само пойдет… Верьте мне, матуля!
— Дай-то бог…
— Право, мама, так. Вы не горюйте, говорю вам, не горюйте… К зиме я вам пришлю, чуть что заработаю… Не будете вы бедовать, лишь бы господь дал здоровье…
И он принялся расписывать перед плачущей матерью радужные картины золотых дней, которые сулило им будущее. Она не повеселела, но успокоилась.
В дороге к ним присоединились еще люди и дальше шли уже вместе к костелу, на ярмарку.
На ярмарке была страшная толчея. Люди толпились на площади и громко галдели. Говор заглушали крик и брань покупателей, мычание телят и зазывание торговцев.
За ручьем, где продают скот, шуму еще больше. Пронзительно верезжат поросята, словно с них шкуру сдирают, и визг их смешивается с мрачным мычанием волов и жалобным блеянием овец. Как есть страшный суд! Душераздирающий рев животных наполняет всю ярмарку, сливаясь в сплошной гул.
Из многоголосого гомона вырываются отдельные слова, как из бурлящего потока тихое и неумолчное журчание. Ругаются и по-двое, и целыми толпами, что бы ни покупали… Тут какой-то хозяин выхваляет перед другим своих волов, тот их хулит… Там Иосель, мясник, плюет под ноги ловко надувшему его собрату и орет во весь голос:
— Чтоб тебе сквозь землю провалиться! Чтоб тебя вдобавок паралич хватил!
Громче всех кричат рабчане. Они божатся без зазрения совести, сто раз клянутся, говоря правду, и двести, обманывая в глаза… Это крестьяне, но они уже десятки лет занимаются торговлей.
Маргоська встала у забора. Коз она держала на веревке.
Тотчас со всех сторон ее обступили рабчане.
Она робко озиралась, высматривая Юзка, но он где-то пропал. Придется ей одной продавать.
— Сколько за них?
— Пятнадцать…
— Насмех вы это, что ли?!
Начали рядиться.
— Не сойти мне с этого места, больше семи не дам!
— Я семь с половиной!
— Я даю восемь!
— Ни полушки больше!
— Чтоб мне ноги сломать, если я что прибавлю!
Торговались не менее четверти часа — все для одного.
Совсем ее сбили с толку и, наконец, заплатили десять гульденов.
— Ну, слава богу, — прошептала Маргоська, сжимая деньги в руке. — Они бы рады задаром взять… Что за народ!
