«Да, так оно и есть, – думает она. – Эта дама уедет, как только я дам ей несколько сотен франков. Что ж, я могу позволить себе это. Проклятая война… Вероятно, семейство Пардье умирает с голоду, иначе они не решились бы на подобное унижение…»
Но эта последняя фраза… «Сейчас это все уже неважно» – так сказала женщина. Что она имела в виду? Так не говорят, когда хотят денег…
– Что ж, если все это уже неважно, то зачем же вы приехали? И что тогда важно? – спрашивает Коко.
Мадам Пардье сидит в кресле посреди торгового зала. Ее окружают манекены, одетые в нарядные платья. Она намерена продолжить свой рассказ.
– Габриель! Я могу называть вас так? – спрашивает гостья, воодушевленная приветливым выражением лица хозяйки магазина.
– Ну, конечно! Буду только рада! – откликается та.
– Я понимаю, что отнимаю у вас драгоценное время, мне очень жаль, поверьте. Сейчас я уже закончу… Хочу заметить, что я здесь только потому, что моя покойная сестра попросила меня об этом. Еще тогда, когда ясность мысли не оставила ее. Она чувствовала, что умирает…
Адриены подавлена происходящим. Она судорожно пытается отыскать предлог, чтобы хоть немного снять напряжение.
– Я приготовлю чай, дамы?
Но ее вопрос повисает в воздухе. Габриель не сводит с гостьи глаз. Судя по всему, Жозефина Пардье спешит закончить свой визит, ведь он доставляет ей столько боли…
– Габриель, моя сестра хотела, чтобы вы знали: чтобы устроить вас в монастырь после смерти матери, ваш отец обратился к сестре Джульетте. Благодаря ей вы и ваши сестры были приняты без всякой платы. У Симоны… простите, у сестры Джульетты, всегда был соблазн рассказать вам о том, что связывало ее с вашим отцом. Она успешно боролась с этим искушением, но потом, сломленная болезнью, решила, что вы все-таки должны знать…
Габриель словно наяву чувствует мягкое прикосновение монашеской одежды. Перед ее глазами вновь возникает растерянное лицо сестры Джульетты и та самая комнатка, куда она отвела Габриель и Антуанетту, притворившись, будто намерена наказать их. На самом деле она сделала все, чтобы спасти их от порки и от всего остального.
– Мадемуазель, моя сестра полюбила вас сразу, с первого дня, как вы появились в Обазине. Но она так и не сумела признаться вам в этом. Напротив, чтобы не поддаться слабости, она, возможно, была даже строже с вами, чем с остальными. Этой любви есть причина. Причина, связанная с ее беременностью и последующим решением уйти в монастырь. Симона как-то призналась Альберту, что ее родители знают, что он – отец будущего ребенка. Думаю, она дала ему понять, что им не терпится познакомиться с ним. Этого было достаточно, чтобы он впал в ярость. Он стал кричать, что Симона сумасшедшая, что она пытается охомутать первого попавшегося дурня, чтобы свалить на него всю вину. Еще он добавил, что ее беременность наверняка выдумка, что это подлый предлог, которым Симона и ее семья намереваются воспользоваться. Он дал ей пощечину, потом ударил в живот, причем не один раз. Когда Симона упала, он даже не взглянул на нее, а просто ушел. Долгое время повозку Альберта на нашем базаре в Сарла никто не видел. Моя сестра оправилась лишь спустя месяц. Синяки исчезли, а вот рана в душе так и не зажила. Вскоре она узнала, что больше не сможет стать матерью. Так что ее детьми были вы, Габриель. Когда она поняла, что жить ей осталось недолго, у нее было одно-единственное желание – чтобы вы узнали о том, что она вас любила. Она хотела во что бы то ни стало доверить вам то, что так тщательно скрывала в монастыре. И пусть ваш отец убил ее ребенка, но в ее сердце не было ненависти.
