Баюкая измученных дальней дорогой детей, бабы тихо кляли судьбу, а их мужья внимали бойкому усачу в потертой тужурке:
— Пошла это, значит, мастеровщинка питерская к царю хлебушка просить. Ну, известно, взяли с собой патреты его да хоругви церковные. Попереду, стало быть, поп Япон...
— Гапон, — поправил Федор.
— Пущай Гапон, — согласился рябой усач. — Куда нам без долгогривого? Подошел народ, стало быть, ко дворцу государеву, а он, наш-то миропомазанный, возьми да прикажи палить по жалобщикам. Дескать, куда прете? Кого убили, кого покалечили... Правда, и живых, сказывают, маленько осталось. Робить кому-то надо?
— Дела-а... — протянул шахтер, с лицом, усеянным синими крапинками угля. — Дела как сажа бела. И чего его-то величество мог посулить людям, окромя свинцового гороху?
Поправив пестрый платок, одна из баб печально вставила:
— И детишек ироды не пожалели. Несмышленышей-то за что?
— Вот глупая, — высунулась из-за спинки соседней скамьи чья- то бородатая голова. — Пуля кроет всех подряд. И чего по улицам зря шататься? Бог-то вознаграждает прилежных!
— «Всех подряд»... Ишь какой разумный! Небось сам первый дармоед-лавошник, — рявкнул на него рассказчик и снова обернулся к слушателям. — А говорили, царь за народ, только министры его обманывают.
— Так и есть, — опять вставил защитник «неразборчивой пули».— Царь-батюшка непричетен — не его вина.
— Сгинь, анафема! — замахнулся на бородача шапкой шахтер. — Раскусили! А ведь политики упреждали нас: не верьте коронованному — сущий кровопивец.
Бородач нырнул за спинку с резным орлом. Теперь уже Федор знал: шахтер и усач сами все разъяснят.
Ему сейчас никак нельзя ввязываться в беседу и обращать на себя внимание шпиков. Партия поручила ему укрепить харьковское подполье, дать бой здешним меньшевикам! А с Николаевым и Елисаветградом, вероятно, распрощался навсегда...
— Ты тоже скоро политиком заделаешься, — грустно вздохнула женщина в пестром платке, робко поглядывая на своего мужа-усача.
— Ну и стану. А ты, темнота, молчи!
— Знайка-то по полю бежит, а незнайка на печи лежит.
— Ну и пущай лежит. Мне-то что за дело до него?
— А кого с одной фабрики на другую гонят? Разуты, раздеты, крыши над головой нет. Робенка бы хоть свово пожалел...
— Все одно не стану кланяться хозяевам и к царю христарадничать не пойду.
К вечеру мороз усилился. Снег искрился в свете газовых фонарей и звучно скрипел под валенками. В конку Федор не сел, а от вокзала в центр зашагал по Кацарской. Миновал церковь Благовещенья в ложно-византийском стиле, зашагал по мосту через Лопань.
