– На лошадях… Кстати, к отходу или приходу поездов, останавливающихся у вас, приезжают какие-нибудь возницы?
– Очень редко. Тут так недалеко, что обыкновенно ходят пешком. Конечно, когда привозят или отвозят груз, тогда приезжают брички, телеги.
– Вы случайно не помните, не заметили – были или нет лошади в субботу к приходу ночного поезда?
– Нет, ваше превосходительство, не обратил внимания. Ни к чему было.
Путилин в глубокой задумчивости оглядывался по сторонам.
– Когда приходит поезд ночной в двенадцать сорок, второй путь бывает свободен или занят?
– Свободен. Поезд в М. проходит «Ратомку» сорока пятью минутами позже. Таким образом, они не встречаются здесь.
– А товарные, балластные поезда? Можете вы мне сказать, были или нет в субботу такие поезда?
– Нет, таких поездов не было.
– Ну вот и все. Не будете ли вы любезны, голубчик, оказать мне и доктору гостеприимство на сегодняшнюю ночь? Мне не хочется ехать в М., я с удовольствием провел бы время до утра здесь.
Начальник станции просиял и засуетился.
– С радостью, ваше превосходительство, за честь буду благодарить. Только квартирка у меня неважная.
Через полчаса мы находились в комнате начальника станции «Ротомка».
Супруга его суетилась, приготовляя закуску столь неожиданным гостям.
– Ты, матушка, постарайся! – доносился до нас через тонкие стенки взволнованный шепот перепуганного начальника станции. – Знаешь ли ты, кто этот седой господин? Ведь это Путилин, знаменитый начальник Петербургской сыскной полиции.
Поведение моего славного друга, его внезапное решение остаться на ночь здесь, в этой унылой местности, были для меня абсолютно непонятны.
Путилин развязывал чемодан.
Прежде всего он отдал мне приказ:
– Запри дверь на ключ и никого не впускай, доктор!
Он вынул свой знаменитый гримировальный ящик, достал оттуда зеркало, краски, карандаши, парик, волосы для бороды.
И началось великое путилинское «таинство».
Точно под волшебными руками талантливого художника или скульптора лицо моего друга стало поразительно видоизменяться.
Один мазок краской… другой… вот – новые волосы, новая голова… вот вместо седых бакенбард – широкая всклокоченная борода.
– Хорошо, доктор?
– Чудесно, – искренно-восторженно вырвалось у меня.
С каждой секундой Путилин все более и более видоизменялся.
На меня глядело чужое лицо, лицо старого еврея, изможденного горем, страданием.
Эти впалые глаза, эти щеки, эти трясущиеся губы… О, никогда не забыть мне этой волшебной метаморфозы!
