Путилин выразительно посмотрел на меня. Облако грусти легло на его прекрасное лицо.
– Вашего мужа звали… его имя начинается с буквы А?
Дама вздрогнула.
– А вы откуда это знаете? Да, его имя Александр. Александр Николаевич Грушницкий… Ради бога…
Путилина нервно передернуло.
– Успокойтесь, сударыня… Не надо волноваться… Скажите, ваш муж любил играть?
– Да. Вы и это знаете? Стало быть… вы его знаете?
Дама в волнении вскочила с кресла.
– Ах, не мучьте меня, скажите скорее, он жив? Да? Этот самоубийца не он?
– Доктор, будь добр, приготовь, – быстро бросил Путилин.
Я понял, что это значит. Из аптечки, находящейся в кабинете моего друга, я вынул валерьяновые капли и поспешно накапал их в рюмку с водой. О, сколько раз мне приходилось это делать здесь, в этом помещении, видевшем столько слез, обмороков, потрясающих сцен…
– Сударыня, вы так взволнованы… выпейте капель. Это – мой друг, доктор… Он вам приготовил.
Г-жа Грушницкая начала пить, но подавилась. Очевидно, истеричный шар уже подступил к горлу бедной женщины.
– Это почерк вашего мужа? – показал ей записку Путилин, закрывая последнюю строчку, где говорилось о намерении самоубийства.
– Да! – вскрикнула она.
И испуганно, жалобно-жалобно посмотрела на нас. Сколько ужаса, мук засветилось в этом взоре!
– Стало быть… стало быть… – пролепетала она и покачнулась.
– Увы, сударыня, будьте тверды, соберитесь с силами – ваш муж застрелился.
Я подхватил бедную молодую вдову.
Минутный обморок сменился жестокой, но и благодетельной истерикой. Я возился около нее, оказывая ей медицинскую помощь, а Путилин, не выносивший женских слез, нервно потирал виски.
– Эдакие сумасброды… этакое легкомыслие…
Спустя немного времени, давясь слезами, Грушницкая поведала нам грустную историю, разразившуюся для нее такой потрясающей катастрофой, как самоубийство мужа.
– Все проклятый картежный азарт… Это он погубил мужа.
– Он сильно и давно играл?
– Как он играл, вы можете судить по тому, что в течение полутора лет он спустил три наших имения. Мы ведь были очень богатые…
– А теперь?
– Теперь не осталось ничего, буквально ничего, кроме долгов. Мы с пятилетней дочерью – нищие.
– А скажите, госпожа Грушницкая, про какие чужие деньги он упоминает в своей предсмертной записке? Вам известно это или нет?
Несчастная женщина закрыла лицо руками.
– Боюсь думать, но предполагаю, что речь идет о деньгах сиротки Юлии Вышеславцевой, нашей очень отдаленной родственницы, девочки четырнадцати лет, опекуном которой он был назначен. О, какой ужас! К довершению всего – еще позор, преступление, запятнанное имя.
