Другие, видать, сами надрамшись, видать, за кота дворецкого Ванюшку принимают — палочками ему вокруг носа вертют и, как-бы с котом, с ним заигрывают: «кис-кисэ?» Ползет Иван промеж атласных штанов на вольный свет, ан света все нету, да нету…
Нету, да нету…
Иван ползёт по загаженному паркету во Дворце Кшесинской, мучительно приподнимает голову от паркета. Рядом с ним, полосатым животом кверху, распластался Поршман, раскидав руки и ноги в широченных, как юбки, клешах. Ему тоже плохо: матрос мучительно крутит во сне головой, громко пердит и стонет.
На полу валяются бумажные трубочки, просыпанный белый порошок. У изголовья Поршмана, стоит четвертная недопитая бутыль с мутновато-желтой жидкостью и наполовину наполненная оловянная кружка.
Иван тянет руку к кружке, но… сил дотянуться у него нет. Он падает лицом вниз и издает тяжелый, как звериный рык, стон.
Матрос, словно в ответ, залпом пускает густые рассыпчатые трели…
Тьма. Гул и шум в больных головах Поршмана и Ивана. Тяжёлые шаги сотрясают их болящие черепа…
Зловещий багровый свет немного разгоняет мрак. Призрак Коммунизма с лицом душегуба, огромный, красный и страшный, носком грязного сапога шевелит физиономии Ивана и Пошмана. Бедняги открывают глаза. Иван с трудом фокусирует свой взгляд на призраке.
— Ты… ты кто? — спрашивает Иван.
— Я, етить-твою мать — призрак… Призрак Коммунизма, етить-твою мать!
— Господи поми…, — пытается перекреститься Иван.
— Молчать! — орёт призрак страшным голосом, от которого вот-вот у Ивана взорвётся голова, — Нет Бога! Нет Бога! Нет Бога!..
Я за него! Молчать и слушать!..
Ныне я принёс вам завет новейший.
Сотвори себе кумира из вождя твоего, и поклонись ему… и послужи ему… и поминай его всякий раз… и по делу… и всуе…
Чти не отца твоего и не матерь твою… Отцы твои — вожди, а матерь — партия!.. И, нет тебе другого родства!..
И возжелай, возжелай, возжелай!..
Возжелай жены ближнего своего и прелюбодействуй…
Возжелай дому его, села его, всего достояния его и солги…
Возжелай чужого и укради… Возжелай чужого и убий… И хозяина убий… и родных его… и ближних его…
Да будет кровь их на знамени твоём и на руках твоих… И да не усомнишься ты в словах моих и делах твоих…
И да пребуду я здесь отныне и во веки веков!
— Аминь! — обречённо всхлипнул измученный Иван.
— Ур-ра!.. — просипел серый, как зола, матрос Поршман.
— Вот, теперича, етить-твою мать — это таки да! То-то же! — удовлетворённо согласился Призрак Коммунизма, медленно растворяясь в спёртом от сивухи воздухе.
