Эдисон еще говорил со мной: шевелил губами, по-птичьи дергал вверх-вниз подбородком, но я не слышал ни слова. Я оглох для всех звуков, кроме шепота голосов внутри меня.
— Пс-с-т, — шептал один, — я вижу, ты готов уволиться?
— Да, — отвечал второй, — именно об этом я и думаю.
— А, понятно. Намерен бороться в одиночку? Хочешь перевернуть мир?
— Именно.
— Ну, так я и думал. Отлично, до свидания. Желаю удачи.
— И тебе того же.
— Только, пока ты еще здесь, можно тебе кое-что сказать?
— Конечно.
— Ничего у тебя не выйдет.
— Неужто не выйдет?
— Не выйдет. Тебе нужен Эдисон. Видишь ли, чтобы идея стала реальностью, ей прежде всего нужны деньги, а деньги здесь на улице не ваяются.
— Обо мне не беспокойся. Обойдусь. У меня полно сил и полно хороших идей. Плюс, сам по себе я смогу продвигаться гораздо быстрее. И вообще, если я останусь, он припишет себе все мои изобретения. Он все испортит — возьмет блестящую идею и превратит ее в ходовой товар.
— Да, верно. Но в чем смысл изобретения? Не в том ли, чтобы делать вещи, которые люди будут покупать?
— Гм, я думал, смысл изобретения в том, чтобы сделать жизнь людей лучше.
Лаборатория надолго затихла, как будто все крикуны, включая самого Эдисона, прислушивались к спору. Обе стороны, казалось, были правы. Молчание затянулось. Пылинки остановились в воздухе.
Я прочистил горло.
— Мистер Эдисон, — сказал я, — я увольняюсь.
Я почти никому не рассказывал, что было потом, Сэм. Я стал землекопом. Копал канавы. Поначалу я был так зол, что мне хотелось поглубже зарыться в землю, как будто мотыгу и лопату мне дали для того, чтобы в глубокой и темной яме можно было скрыть мой позор. Пятьдесят тысяч долларов пропали. Дипломированный инженер с изобретениями, которые, я знал, могли бы изменить мир, роет канавы, чтобы заработать на жизнь. Я не один так переквалифицировался. В рядах землекопов было три доктора — иммигранты, узнавшие, что здесь их знания не нужны. Был человек, объявивший себя видным политиком.
— Вроде мэра, — говорил он, — дома, в Румынии.
Глядя на его тонкую полупрозрачную кожу, я готов был ему поверить. Был еще человек, который владел большой текстильной фабрикой и остался ни с чем, когда его фабрика сгорела от поджога. Были даже люди, успевшие повоевать и навидаться всяких ужасов. Все мы принадлежали канаве. Несчастные или опозоренные, мы рыли глубже и глубже. С каждым днем канава достигала новых глубин, и все оставалось по-старому, кроме только жестокой ломоты в плечах и боли в ладонях.
