Да, правда, я всегда был слишком чувствителен.
В последовавшие за этим случаем дни и недели мое восприятие оставалось в том же сверхчувствительном состоянии. Муха, опустившаяся на мою шершавую простыню, производила глухой удар у меня в голове. Телега, проезжающая за мили от пансиона, отзывалась дрожью во всем теле, подобно приближающейся колеснице апокалипсиса, а когда за городом проходил локомотив, у меня чуть кости не выскакивали из суставов. Даже луч солнца давил с такой силой, что голова, казалось мне, вот-вот сплющится, как дыня. Я подложил под ножки кровати резиновые подушечки — барьер, чтобы смягчить донимающие меня колебания, но и они не могли совладать со звуками, осаждавшими меня со всех сторон. Я, как индус, оборачивал голову шерстяным одеялом. Я забился в свою комнату и не выходил из нее. Я не знал покоя, но не от боли — я привык болеть, — а скорее от удивления перед своим состоянием. Что может означать такая повышенная восприимчивость? Как ее можно использовать? Я часто жалел, что не попал в то время под микроскопы медиков, которые могли бы узнать нечто новое о человеческом теле.
Много дней спустя стук в дверь едва не довел меня до рвоты, потому что каждый удар заставлял сжиматься мой желудок. Это пришел мой друг и коллега Анитал Сжигети.
— Хватит. С меня хватит, — прошептал Сжигети и, расшнуровав мои ботинки, напялил их мне на ноги. Зашнуровав оба ботинка, он заставил меня сесть на кровати. — Гимнастика — лучшее лечение от твоих болячек, и ты у меня займешься гимнастикой.
У меня не осталось сил ему сопротивляться.
Я бы совсем зачах, но Сжигети помог мне спуститься по лестнице и вывел за дверь. Там он зашагал — чуть ли не в припрыжку. Он тащил меня к реке. Мы спустились к мосту, и тут я уперся. Я был уверен, что пришла моя смерть. Давление такой конструкции над головой сплющило бы каждую клетку в моем теле. Сжигети держался другого мнения. Его дружба не знала пощады. Я затрепетал. Он уперся плечом мне в спину и силой втолкнул меня под мост. И когда мы вышли живыми с другой стороны, во мне затеплилась надежда. Мы пошли дальше. Жизнь по капле возвращалась к моим членам. Вскоре, когда стало ясно, что звук не убил меня, мы перешли на бег. И очень скоро мы уже прыгали и хохотали.
— Чудо! — во весь голос заорал я, но я не верю в чудеса.
Чудо означает просто, что мир науки более велик и удивителен и охватывает больше измерений, чем считали прежде. Я мчался как ветер, я вопил, и звук не убил меня. Я прыгал от восторга, и в тот миг радостного возвращения здоровья мне явилось прекраснейшее видение, хоть я не верю в бога. Я увидел двигатель переменного тока, бесшумно вращающийся в синапсах моего мозга. Я, наконец, разрешил головоломку, как будто предшествующие недели болезни были своего рода беременностью, и там, на улицах Будапешта, родился величайший труд моей жизни!
