Однако шутки шутками, а всерьез государь везде строил храмы. При основании Санкт-Петербурга первым заложен был на территории будущей крепости собор святых Петра и Павла, а в конце Невской першпективы началось строительство даже не монастыря, а лавры — то есть высшего духовного учебного заведения! Так-то государь не интересовался и не радел о духовном, религиозном воспитании русских людей…
Некогда один монах с Афона привез в Москву удивительную икону — «Спас нерукотворного образа», специально для государя Алексея Михайловича. Но покуда вез дар, царь скончался. И случилось так, что икона оказалась у малолетнего царевича Петра.
С этим образом Петр провел всю свою жизнь. Он был с ним во всех его странствиях и боевых походах, за границей и в дебрях финских болот, над которыми предстояло вскоре подняться самой прекрасной столице мира. Этот образ был с Петром под Азовом, где пришлось пережить горечь военного поражения, и под Полтавой, когда русские одержали блистательную победу. На эту икону царь молился перед сражениями и после них.
Сохранилось воспоминание об одном из эпизодов Полтавской баталии. Когда Петр поскакал в бой во главе Преображенского полка, солдаты были в изумлении от такой отваги — пули густо свистели кругом, и многие видели, как одной из пуль с государя сорвало шляпу.
Лишь после боя узнали еще о двух пулях. Одна угодила в седло царя и там застряла. Вторая, как вспоминал сам Петр, на всем скаку ударила его в грудь, и он подумал было, что она попала ему в сердце. Однако боли не было, не почувствовал он и текущей по телу крови и вскоре забыл об этом — ему было не до того.
Больно стало уже тогда, когда все кончилось. Боль в груди была тупая и глухая, будто от сломанного ребра. Царь расстегнул камзол и рубашку и увидал вмятину на своем большом нательном кресте… Именно он спас Петра от смерти. И никто не знает, какую молитву шептал царь в тот вечер, преклонив колена перед своей любимой иконой.
Когда смотришь на нее, сердце против воли замирает. Обычно Спас нерукотворный — икона светлая. На чистом поле, как бы на белом платке, четко написанный лик Спасителя, обрамленный волосами и бородой. Тернии венцом обвивают лоб, глаза смотрят прямо, ясно. Афонский образ не таков. Лик Христа выступает, словно из тьмы, и сам темен, не искажен, но как бы овеян страданием. Глаза болезненно сужены, и смотрят не просто прямо, но так глубоко, что, кажется, видят душу. Переплетения тернового венца как черные змеи окружают лоб, и из-под шипов — не капли, а темные струйки крови.
