Сталин. Корабль без капитана - Александр Александрович Бушков

С самого начала, едва только идея этой книги начала понемногу зарождаться, я решительно отказался от мысли написать очередную биографию Сталина. Во-первых, в послевоенные годы уже издано несколько, во-вторых, в этом случае повествование неизбежно пришлось бы загонять в строго определенные рамки.

Меж тем правильнее будет писать не о человеке, а о времени. Известный английский историк и философ Р. Дж. Колллингвуд ещё в тридцатые годы прошедшего столетия вывел нехитрую, но убедительную формулу: личность любого мало-мальски значимого исторического деятеля следует рассматривать непременно с учетом времени, в котором он жил и работал, а также конкретных исторических условий.

Всё справедливо. Великая и страшная фигура Иосифа Виссарионовича Сталина, как гвоздь в доску, вбита в великое и страшное двадцатое столетие. Без этого столетия не было бы и Сталина — а без Сталина столетие наверняка стало бы другим, совершенно не похожим на оставшееся за нашими плечами…

Девятнадцатый век был скучен. Строго говоря, он начался лишь в 1815 г., когда, с окончательным разгромом Наполеона, пришел конец страстям, людям и идеям века восемнадцатого. Ну, конечно же, на протяжении девятнадцатого столетия хватало и войн, и революций, и интриг — но все это нисколечко не сотрясало неких основ. Войны велись, можно смело сказать, как-то привычно: как сто раз прежде бухали пушки, неслась в атаку кавалерия и палила пехота, генералы картинно манипулировали шпагами, а маршалы — жезлами. Но результаты этих баталий были обыденны до зевоты: максимум, которого удавалось добиться, — одна держава отхватывала у другой кусочек территории. А иногда и до этого не доходило.

Революции опять-таки не сотрясали основ, хотя их творцам сплошь и рядом именно этого и хотелось. Строго говоря, они даже не заслуживают названия «революций» — всего-навсего бунты, мятежи, заварушки, кончавшиеся одинаково: какое-то время на улицах восторженно витийствует мятежная толпа, громоздя баррикады и вздергивая на фонари подвернувшихся под руку сановников, но потом обязательно появляются правительственные войска и сметают все картечью к чертовой матери. Причем, как сплошь и рядом случалось (то в Париже, то в Вене, то в других местах), пресловутая «революция» так и не успевала охватить всю страну и сводилась к бунту столичной черни.

Всё переменилось в двадцатом столетии — быть может, справедливо будет отсчитывать его с августа 1914 г., с начала первой мировой войны, ведь и она сама нисколько не походила на все прежние, так что вполне можно считать её неким символическим рубежом, ничего общего не имеющим с чисто хронологическими датами.