— Ерунда, — повторил Аркадий, пожимая мне руку. — «Польза людям», «смысл жизни», «благо», «честь», «совесть» — все эти христианские понятия давно пора спустить в мусоропровод. Чтобы преуспевать в этом мире, нужно отбросить весь этот добродетельный хлам прочь. Необходимо выработать из себя подлеца. Не просто подлеца, а величайшего подлеца! Кто больше подлец. тот выше поднимается по служебной и прочей лестницам. Это закон. И если вы этот закон не постигнете, то ни черта в жизни не добьетесь. Могу сказать вам это заранее.
— И достигли успехов в этом направлении? — спросил я.
— Ничего, не жалуюсь.
— Ого!.. Кидаетесь такими словами, чтобы еще больше подчеркнуть свою оригинальность? — Я не раз встречал людей, которые старались ошарашить словом или поступком, чтобы выделиться.
— Никакой оригинальности в этом не вижу, кроме здравого смысла, — ответил Аркадий.
— Здравого смысла? — переспросил я, внимательно разглядывая Растворова. — Вы это всерьез?
Аркадий хитро улыбнулся.
— Я не поклонник серьезных вещей. В любой шутке больше истины и правды, чем в самом серьезном докладе или наставлении. А вы, — спросил он меня, — по всему видать, стоите на коленях перед пошлыми ветхозаветными проповедями «ученье и труд — все перетрут» и все остальное в том же роде. Какая старина, какой маразм! — Аркадий кивнул Вадиму и рассмеялся. — Недавно мы были у Дины Верещагиной. Танцевали, веселились. И вот в самый разгар вечера неожиданно вторглась косматая старина — Динин дядя, профсоюзный деятель какой-то. И вот этот старикан начал к нам придираться и брюзжать. «Что носы повесили, молодежь, — начал он, — аль помешал? В песне вон поется «старикам везде почет». Вранье. Для красного словца сказано. Старики теперь всем мешают. В электричке ехал вместе с молодежью, не чаял доехать. Нет того, чтобы газету вслух почитать, или дискуссию открыть по серьезному вопросу, или на международную тему поговорить. Куда там. Ни одного путного слова не услышал. Мелют какую-то чепуху, хохочут и на патефоне пластинки крутят. Вот какие ваши интересы. Не та пошла молодежь, ох, не та! Не так растим ее, не так воспитываем, хлебнем мы с ней горя, если час испытаний придет. Легко живете, ох, легко! Поете, танцуете, расплескиваете себя по пустякам, ничего не оставляете про запас, про черный день. О революционных традициях знаете понаслышке. Не интересуетесь, как мы завоевывали Советскую власть, как сидели на голодном пайке, как вшей кормили в окопах. Все кричим о воспитании, о гуманном обращении. А вас, молодчиков, стегать надо почаще, как стегали нас. Гайки надо потуже подкручивать... Ручки белые, ноготки лаком покрыты, в шелках — куда вы годитесь!..» Я не стерпел, конечно. «Надоели нам ваши проповеди до тошноты, говорю, — не хотим голодать, не хотим, как вы, вшей кормить. И вообще, дядя, что вы к нам пристаете? Не повернись, не станцуй, не выпей, не засмейся! На одни трудности нет запрета. Сыты по горло вашими трудностями!.. Я думал, у него разрыв сердца будет — так он разъярился.
