Женя кивнула на мою повязку;
— Все еще болит?
— Немного. Привыкаю глядеть на мир одним глазом. Второй занят разгадкой формулы; «Познай самого себя...»
— Я была уверена, что вы придете... Нельсон... — Улыбка получилась слабой и немножко печальной. — Подождите тут, я скоро выйду. Хорошо?
Я не робел перед ней, как вообще ни перед кем не робел. Но Судьба диктовала мне свою волю, и я слепо и послушно ей подчинялся.
— Смотрите никуда не уходите с этого места! — сказала Женя и побежала через улицу к подъезду.
Я мысленно начертил круг, как это делают мелом на асфальте девочки для своей игры, и в этот круг заключил себя, надежно отгородившись от мира. Громкими толчками билось в груди счастье: сейчас она выйдет, вложит свою руку в мою ладонь, и мы двинемся сквозь гopoд, сквозь годы... Вместе!.. Круг как будто замкнул и приостановил время. Минуты обретали бескрайность вечности... Свет окошка на третьем этаже рождал во мне ликование и тепло. «Кто его зажег, если Жени не было дома? — мелькнуло у меня. — Наверное, мать...»
ЖЕНЯ: В моей комнате находился Вадим — мы сговорились провести вечер вместе. Он сидел прямо на полу, на ковре, прислонившись спиной к моей кровати и вытянув ноги с загнутыми носами ботинок, — излюбленная его поза.
— Давно ждешь? — спросила я, входя.
— С полчаса.
— Сиди, сиди. Я должна привести себя в порядок. Я быстро.
В ванной комнате мама подошла сзади и тихонько погладила мне шею, плечи.
— Куда мы так поспешно собираемся?
Я не могла сдержать усмешки:
— Спроси, пожалуйста, у Вадима.
В зеркало я увидела, как у мамы подозрительно сузились глаза.
— Отчего нам так весело?
— Просто весело — и все. — Я умолчала о том, что внизу, в сквере, ждет Алеша. — Когда прикажешь прийти домой?
— Да уж конечно, не в четыре утра!..
Я накинула халат и зашла в комнату чтобы выбрать платье. Вадим по-прежнему сидел на ковре, на коленях — раскрытый журнал.
— Что ты читаешь?
— «Время больших ожиданий» Паустовского. — Вадим захлопнул журнал, переложив страницы указательным пальцем. — Неслыханное время! — воскликнул он в каком-то восхищенном изнеможении. — Одесса двадцатого года. Бестолковые обыватели, чудаковатые романтики, писатели, репортеры. Ловкие жулики. Безалаберщина. Интересно до чрезвычайности! Человек мог делать все, что ему взбредет в голову. Большое счастье жить в такое время! А тут?.. Человека как личность уничтожает дисциплина, грубый окрик. Прежде чем сделать шаг, я прислушиваюсь, не последует ли окрик: «Не сметь! Нельзя! Не туда!»
