Разумеется, Иван Савельевич сразу узнал подошедшего, ибо не было дня, чтобы тот не мелькал на экране: в новостях, в различных ток-шоу и в так называемых аналитических передачах. Один из самых могущественных магнатов, за несколько лет сколотивший гигантское состояние, герой многочисленных политических скандалов, неуязвимый, как Кощей Бессмертный, и романтичный, как Чайльд Гарольд, — Илья Борисович Трихополов собственной персоной.
— Если не ошибаюсь, доктор Сабуров? — спросил, смежив печальные очи в антрацитовые щелки.
— К вашим услугам, — улыбнулся Иван Савельевич.
— А я, если угодно…
— Не утруждайтесь, — перебил Иван Савельевич по-простецки. — Кто же не знает надежду нашей демократии, разве что младенец несмышленый?..
— Да, конечно. — Ответная улыбка магната была ледяной. — Мне говорили, что вы ироничный человек. Что касается демократии, то у меня от этого слова начинается дергунчик, как, по всей вероятности, и у вас.
— Неужели? — озадачился Сабуров. — А я полагал…
На сей раз перебил Илья Борисович:
— Давно собирался с вами связаться, да все как-то руки не доходили. Премного наслышан о ваших удивительных способностях. А тут гляжу, стоите в сторонке… Не уделите пять минут?..
— Всегда рад служить.
Эта встреча состоялась три года назад, с тех пор много воды утекло. Знаменитого магната беспокоили ночные кошмары, что-то вроде воспетых поэтом кровавых мальчиков в глазах. Это и немудрено. По слухам, на нем висело не меньше пяти заказных убийств, не считая всякой мелочевки вроде самострела конкурентов и криминальных сделок, после которых огромные российские территории стали фактически его вотчиной. Сабуров избавил его от кошмаров за несколько сеансов, хотя это было непросто. Он впервые столкнулся с поразительным феноменом материализации психотропных фантомов. В сущности, магната терзали два-три постоянно повторяющихся видения, и одно из них было такое. Где-то в звездном пространстве возникала, распахивалась алая пасть, усеянная мелкими алмазными резцами, подбиралась к кровати и, осторожно откинув одеяло, начинала потихоньку заглатывать его нижние конечности. Могучее сердце Трихополова превращалось в овечий хвостик, душа обмирала, а боль была такая, что казалось, еще секунда — и все его естество разорвется, развалится на кровавые, гноящиеся ферменты. От невыносимой тоски он просыпался и — вот чудо! — с изумлением обнаруживал на ногах многочисленные гематомы, тянущиеся до самого паха, и рассеченную в некоторых местах кожу. Точно так же и со вторым видением. К нему являлась родная матушка, давно покоящаяся на Новодевичьем кладбище, накладывала легкие персты на пылающий лоб и произносила всегда одну и ту же фразу: «Зачем не послушался, сынок, и убил Васю Агеева?» Он просыпался в испарине, поднимал к глазам зеркало и различал на лбу пять отпечатков, будто следы наперсточных ожогов. А однажды нашел на подушке синий поясок от платья, в котором матушка была похоронена.
