Мирно храпели юнкера, по длинному коридору, коротая время, медленно вышагивал дневальный. Петр лежал с открытыми глазами и, кусая губы, плакал.
«Боже, как непростительно, как глупо я вел себя! Не расставил наблюдателей, не предвидел дерзкого налета противника. Ах, мямля, ах, мешок с ватой! — бранил себя Петр. На пылающем от стыда и досады лице мгновенно высыхали слезы. — И обиднее всего то, что конной группой командовал Зарайский. Теперь целый год будет рассказывать о своей доблести и о том, как он оставил в дураках Петьку Нестерова…»
15
Петр и Данила перешли на второй курс училища и получили чины старших портупей-юнкеров. Теперь они имели право носить шпоры и офицерский темляк на шашке.
Ах, шпоры! С какой завистью смотрели первокурсники на старших и младших портупей-юнкеров, которых, куда бы они ни ходили, сопровождал — выпадает же людям счастье! — тонкий, мелодичный звон шпор. Зависть эта имела свою причину: петербургские девицы отдавали предпочтение портупей-юнкерам.
«Скоро конец ученью, а там — погоны офицера русской армии…» — волнуясь, думал Петр. Хотелось музицировать, сыграть что-нибудь бурное, радостное и мечтательное.
Петр поднялся в концертный зал к темневшему в глубине роялю. Но там кто-то уже был, и в гулкой пустоте заплескались первые звуки арии Индийского гостя.
Ария была до того знакома Петру, что ему показалось, будто не рояль, а человеческий голос выводил:
Не счесть алмазов в каменных пещерах…
У рояля сидел преподаватель химии. Петр поклонился. «Персюк» не ответил на приветствие — он весь отдался музыке.
Петр удивился странному выражению лица преподавателя: глубокая печаль сменялась гримасами сдерживаемого гнева и какого-то гордого упрямства. Это так не вязалось с обычной сонливостью «Персюка», что Петр не мог оторвать от него взгляда.
Наконец он повернулся, чтобы уйти — кто знает, какая горесть бередит человека! — но «Персюк» окликнул его:
— Нестеров! Я хотел спросить вас… Вы знаете, что я играл?
— Песнь Индийского гостя, — ответил Петр удивленно.
— Так. А это?
«Персюк» взял несколько аккордов и сыграл вступление к фантастической опере «Млада», потом пошли разрозненные отрывки из «Снегурочки», «Золотого петушка», «Псковитянки», «Майской ночи».
— А это?
— «На холмах Грузии стоит ночная мгла».
— А это?
— «Что в имени тебе моем?»
Он играл все, что сохранила память, играл лихорадочно, торопясь, будто ему необходимо было выложить все, все, что накопилось в душе.
И всякий раз, когда Нестеров безошибочно называл произведение, лицо «Персюка» все более светлело, оттаивало. Наконец он устало опустил руки.
