Лето уступило место дождливой поре. Беспрерывной чередой тянулись над ним с запада на восток свинцовые тучи, ночами низвергавшие ливневые потоки. По утрам серый, сырой туман крался вдоль улиц, висел на площадях, а к полудню начинала моросить мелкая-мелкая водяная россыпь и становилось так темно, что в домах зажигали огни. Торцы мостовой сверкали в потускневшем свете фонарей, и вдоль тротуаров неслись бурые ручьи, с однообразным шумом исчезавшие за решётками водостоков.
Прохожие в плащах с капюшонами или вооружённые огромными зонтиками, не задерживаясь у витрин, спешили по своим делам. Шурша по мокрой мостовой, разбрызгивая грязную воду, мчались машины.
Но порой, не чаще раза в неделю, дождь устраивал себе выходной. И тогда в белом небе повисало бледное, осеннее солнце, от тротуаров поднимался лёгкий парок. Люди, предусмотрительно захватив с собой плащи и зонтики, с надеждой поглядывали вверх. Надолго ли? Они невольно замедляли шаг, стараясь впитать в себя, схватить это последнее солнечное подаяние, зарядиться на очередную пасмурную неделю.
Загородный парк у Больших прудов полыхал багрянцем. В пустынных аллеях золотились наметённые садовниками кучи листьев. Остро пахло сырой землёй, прелой листвой, мокрыми деревьями.
Пруды уже не синели, как летом, они были серо-белыми, в них отражались небо и молочное солнце.
Юл и Мари шли обнявшись, медленно, наслаждаясь редким юным днём и одиночеством. В коротком голубоватом плаще, в дорогих остроносых ботинках, с шёлковым золотисто-голубым платком на шее, высокий и стройный, Юл был очень красив И мужественная красота эта особенно контрастировала с голубыми мечтательными глазами Мари, её золотисто-медвяными волосами, румяным детским лицом.
Юл обнимал свою подругу уверенно, чуть небрежно, чуть покровительственно.
— Мне Люси говорила, что твоя фотография у многих девчат висит на стене. Знаешь, которая на пластиночных конвертах напечатана.
— Серьёзно? — Юл даже остановился. — Она говорила тебе? Что она говорила?
— Ну вот, что твоя фотография висит…
— У девчат? У многих? А, чёрт, когда Лукас наконец выпустит меня на эстраду? Пластинки, пластинки… Я хочу на эстраду. А Лукас говорит: «Подожди, мне лучше знать когда».
— Грех тебе жаловаться, Юл. Твои пластинки и так все знают, Я не хочу, чтоб ты пел на эстраде! — Мари топнула ногой, лицо её приняло упрямое выражение. — Не хочу! Пускай они все тебя слушают, а видеть буду только я! Все они противные, эти девчонки.
