после какого-то то ли паводка, то ли витка времён
вышли проведать её и Плиния, а её больше нет —
белой мышки по маминой линии, тёти Антуанет.
Дедушка Поль
Дедушка Поль, золотой сверчок,
освещал домашний очаг:
и от этого был весь очаг в лучах —
полыхая, что твой ковчег,
и вокруг золотая светилась пыль,
проникая в любую щель —
у нас не было золотых вещей,
но у нас был дедушка Поль.
Дедушка Поль и другие сверчки
собирались по вечерам,
изучали мир сквозь свои очки,
констатировали: бедлам,
а потом на столе появлялась снедь —
так, немножко: багет, салат…
И, поев, сверчки начинали петь
песни военных лет.
Когда дедушка Поль насовсем исчез,
никому не сказав куда,
золотая пыль стала падать с небес,
а потом упала звезда —
и мы ели и пили на всем золотом,
и другие сверчки приходили к нам в дом,
и на целых три дня прекратилась война,
и была тишина.
Папб Жан-Пьер
Папб Жан-Пьер обожал жуков и сам был немножко жуком.
Папб Жан-Пьер отпускал усы немыслимой красоты.
Он разговаривал со шмелём, с цикадою и сверчком
и был со всеми с ними знаком, и был со всеми на «ты».
Папб Жан-Пьер любил повторять: дорога всегда пряма —
и на любой вопрос отвечал, понятно, не в бровь, а в глаз.
Ещё папб Жан-Пьер говорил, что нас, насекомых, тьма
и что не нам тут вершить дела, а тому, кто побольше нас.
Папб Жан-Пьер ненавидел замки и не признавал гардин.
И Тот-кто-побольше-нас приходил к нам запросто, без затей.
Папб Жан-Пьер уважал Его – и, когда Он вдруг приходил,
папб Жан-Пьер накрывал на стол и сразу звал всех детей.
Когда папа Жан-Пьер умирал, шёл дождь, но было светло,
и Тот-кто-побольше-нас целый час был с ним один на один,
и что-то тихое говорил, и гладил его чело,
а после ушёл, ни с кем не простясь, и больше не приходил.
Дядюшка Эрве
Дядюшка Эрве прятался в листве, ветер в голове.
Дядюшка Эрве был нам певчий дрозд в человечий рост.
Дядюшка Эрве грезил наяву, так и норовя
превратиться в свист и, расправив хвост, прочь из этих мест.
Дядюшка Эрве сватался к вдове, жившей визави.
Дядюшка Эрве не был ей любим – он был ей рабом.
Дядюшка Эрве небо в рукаве приносил вдове —
мчался наобум, о заветный дом расшибаясь лбом.
Дядюшка Эрве, ветер в голове, небо в рукаве,
понимал в любви, понимал в родстве – только не в войне.
И когда война дядюшке Эрве выстрелила в грудь,
тысячи дроздов изо всех садов с ним пустились в путь.
Себастьян Леруа
Себастьян Леруа был домашним доктором и попугаем,
он садился на ветку и мог повторять хоть целые сутки:
покажи-мне-язык, скажи-а, не-дыши-в-промежутке,
