То была обычная, знакомая с детства картина русской равнины зимой. Сейчас она казалась Шпагину полной высокого покоя и величавой красоты. Неяркое солнце бросало на его лицо, поросшее жесткой светлой щетиной, теплый красноватый свет. Суженными, влажными от ветра глазами напряженно всматривался он в окружающее, на лйце застыло серьезное, пытливое выражение, казалось, оно изнутри озарено светом глубокой, сильной мысли. И вдруг лицо его смягчилось, и он растроганно и тихо прошептал:
— Вот она, Родина, русская земля!..
Среди чистых и ясных линий снежных полей резким контрастом чернели развалины Заборовья. Повсюду засыпанные снегом груды кирпича с торчащими печными трубами, нагромождения обгоревших бревен. На сохранившихся домах тоже следы пожара: у одного чернела опаленная огнем стена, у другого зияли темные провалы окон. Но и тут, среди этого хаоса разрушения, была жизнь, вечная, неистребимая жизнь: над уцелевшими избами, по самые окна заваленными снегом, ветер трепал поднимающийся из труб плотный белый дым и разносил над деревней особенный, приятный запах горящих смоляных дров.
Широкой улицей батальон подошел к двухэтажному кирпичному зданию с закопченными стенами. Крыша уже наполовину была покрыта новым тесом. Перед зданием на двух свежеоструганных столбах висел большой фанерный щит. На нем был изображен молодой красноармеец с гневным лицом, в высоко поднятой руке он сжимал автомат, внизу было написано крупными буквами: «Воин Красной Армии! В деревне Заборовье гитлеровцы убили 68 жителей, сожгли 40 домов, разрушили МТС. Мсти фашистским захватчикам!»
Батальон встретили высланные вперед квартирьеры. Круглолицый, с вьющимся светлым чубом, спадавшим на лоб мелкими завитками, лейтенант был озабочен и беспокойно оглядывал солдат округленными глазами. Рядом с ним стояла молодая женщина в темном грубошерстном пиджаке; хотя; почти совсем рассвело, в руке у нее горел ветровой фонарь. Лейтенант начал громко и решительно докладывать Арефьеву, что во всей деревне найдется не более трех десятков уцелевших домов и что людей едва ли удастся разместить в них. По мере того как он говорил, сухое с ввалившимися щеками лицо Арефьева темнело, и лейтенант говорил все тише, неувереннее и сбивчивее.
— Вижу, вижу... Что же делать прикажешь?.. — перебил его Арефьев и вопросительно вскинул серые, немного навыкате глаза на щит с красноармейцем, словно ожидая от него ответа на свой вопрос. — До следующей деревни восемь километров, идти нельзя — рассвело, да и солдаты устали...
