«Вот чудак! Бежит одинешенек впереди цепи и думает, что он герой!»
Подовинников свистнул в свисток:
— Отставить, Аспанов! Ко мне!
Солдат вернулся и, тяжело дыша, возбужденный бегом, недоуменно глядел на командира взвода узкими глазами.
— Так не пойдет, Аспанов! Первая же пуля тебя свалит! И не забывай —ты не один в атаке: ваша группа штурмует дзот, ты прикрываешь Ромадина. Значит, он поднялся — ты падай, сразу открывай огонь! А теперь — перекур!
По выражению широкого смуглого лица Асланова, девятнадцатилетнего паренька, было видно, что он не понимал, зачем надо падать в снег, считал это ненужным и обременительным делом.
Еще несколько дней назад он был в глубоком тылу, и сейчас на фронте живет, словно во сне, на все смотрит, как зачарованный, не в состоянии трезво понять происходящее. Все кажется ему страшно сложным, любопытным и новым, и он не знает, как вести себя в этой обстановке.
— Я и не заметил, товарищ лейтенант, как обогнал всех, — с казахским акцентом проговорил Аспанов, снял шапку и стал обивать ею снег с колен.
Солдаты, смеясь и толкаясь, обступили костер, горевший между высоких сосен.
Помкомвзвода Ромадин, пожилой сержант с очень светлыми зеленоватыми глазами и двумя глубокими складками у рта, которые придавали его узкому лицу строгое выражение, сказал Подовинникову:
— Ничего, товарищ лейтенант, война его живо обучит: когда над ним мина завоет, так его от земли и подъемным краном не оторвешь!
Подовинников глядит на беззаботно улыбающегося Аспанова и думает о молодых солдатах, которых много во взводе. Ведь они еще не представляют, сколько расчета, умения, хитрости требуется на войне, чтобы победить.
Он раскладывает на снегу несколько сосновых шишек, которыми изображает группу Ромадина, чертит палкой траншеи и терпеливо объясняет солдатам, как надо вести атаку. Аспанов слушает сначала недоверчиво, но постепенно лицо его становится серьезным, сосредоточенным.
— Война — дело суровое, ошибок не прощает, — закончил Подовинников.
Вокруг костра началась обычная солдатская походная жизнь. Одни переобувались, прыгая на одной ноге и грея над огнем дымящиеся портянки; другие чистили винтовки и автоматы; третьи разогревали надетые на хворостинки куски замерзшего и твердого как камень хлеба, грызли сухари, шумели, толкались.
— Как хорошо-то припекает!
— Ну ты, потише: котелок опрокинешь!
— Дай сахару кусочек, у старшины получим — отдам!
— Эй, Матвеичев, полушубок горит!
Подовинников стоит среди шумного круга солдат, протянув к огню большие загрубевшие руки. Внешне он ничем не отличается от них: на нем такой же полушубок и такие же валенки, как на солдатах, у него простое, лилово-красное от холода лицо и ясные, спокойные глаза. Видно, сейчас не о себе он думает: с доброй, понимающей улыбкой смотрит он на занятых собой солдат. Некоторых он знает давно, знает их характеры, привычки, что от каждого можно требовать. До войны Подовинников был председателем колхоза, и ему кажется, что в его работе немногое изменилось. Во взводе те же ярославские колхозники, с какими он работал до войны, есть даже несколько человек из одного с ним колхоза.
