.
Пересажав всех лидеров партии, Дегаев оказался полновластным руководителем «Народной воли» на территории России. Пользуясь своим положением, он выдавал народовольцев, писал для Судейкина пространные записки о состоянии революционных сил в России и эмиграции с указанием всех известных ему народовольцев, помогал охотиться за нелегальными революционерами.
Какую же черную душу надо иметь, или не иметь ее вовсе, чтобы посылать на страдания и смерть бывших друзей, единомышленников, просто знакомых и незнакомых! В начале 1883 года тюрьмы заполнились почти двумястами народовольцами, составлявшими костяк партии, среди них почти все члены Военной организации «Народной воли» и руководители периферийных кружков. Дознания проводились более чем в 60 городах империи. Одной из жертв Дегаева была М. В. Калюжная, работавшая в его одесской типографии. Из Петропавловской крепости она вернулась домой. Катанский пытался ее завербовать, шантажируя данными ею откровенными показаниями, а когда у него ничего не вышло, жандармы для прикрытия Дегаева распространили слух о предательстве Калюжной. Доведенная до отчаяния, она 8 августа 1884 года стреляла в А. М. Китайского. Через три недели Одесский военно-окружной суд приговорил двадцатилетнюю народоволку к двадцати годам каторги. Ее отправили на Кару — страшнейшее место Нерчинской каторги.
Калюжная оказалась свидетельницей и участницей Карийской трагедии. Генерал-губернатор Приамурья барон А. Н. Корф за оскорбление действием надзирателя распорядился наказать ста ударами палкой политкаторжанку Н. К. Сигиду, 4 ноября 1889 года его приказание исполнили. Калюжная в камере ухаживала за Сигидой. Когда та, приняв яд, умерла, Калюжная и еще несколько каторжан в знак протеста покончили с собой [310].
Судейкин желал каждодневных успехов в сопровождении почестей и богатств, их основу он видел в провокации. Одного С. П. Дегаева ему не хватало, и он вербовал, вербовал, вербовал... Потенциальные жертвы в столичную охранку поставляли отовсюду. Приведу рассказ студента Гребенчо, арестованного в Харькове:
«Меня продержали в тюрьме недели три-четыре, и, не добившись от меня никаких показаний, перевели в отделение для душевнобольных. Здесь условия содержания оказались пррмо ужасными. Со мною стали обращаться очень жестоко, меня мучили, мне лили на голову холодную воду, это было невыносимо больно. Так продолжалось еще две или три недели. Тогда я, наконец, чтобы добиться перемены своего положения, назвал свою фамилию и сказал, что я из Петербурга. Тогда меня повезли в Петербург, везли меня в арестантском вагоне со стенками, обитыми чем-то мягким. В Петербурге меня посадили в одиночную камеру, и первоначально я даже не знал, где нахожусь. Тут я провел несколько тяжелых дней, временами меня охватывал ужасный страх, особенно по ночам, когда мне казалось, что в камеру врываются палачи и хотят душить меня... Но вот однажды меня вывели из камеры, и после целого ряда коридоров тюремного типа, по которым мы прошли, я очутился в обыкновенной, хорошо меблированной просторной комнате; тут был круглый стол, возле него диван и кресла, на столе большая лампа с широким абажуром, дававшая мягкое приятное освещение. Встретил меня очень приветливо какой-то человек в военной форме, симпатичной наружности и, пригласив сесдъ в кресло, начал разговаривать со мной.
