Но я уже одевался. Меня била какая-то нервная дрожь, и я долго не мог попасть ногой в штанину. Зубы отбивали бешеный рок-н-рол. «Спи»! Может, я всю жизнь ждал этой ночи… Вот когда можно совершить что-нибудь геройское! А тут — «спи»! Нет уж! Нет!
— Пусть идет. Глядишь, подсобит. Он уже взрослый, — сказал дед.
— Правда, пускай! — поддержал отец.
Свет мигнул и погас.
— Оборвало! А может, и столб повалило, — сказал в темноте отец.
Дед чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу, стоявшую на выступе лежанки.
— Надень вот отцовский ватник и сапоги, — сказала мне мать.
— Фонарик свой возьми, — добавил отец.
— Лампу не будем гасить. Пусть горит. А то Иришка проснется… Ох, лучше бы ты не ходил! У меня душа была бы на месте. — Мать вздохнула.
— Да что ты, мама, с этой Иришкой! Здоровущая девчонка, в школу уже ходит, а ты…
— Пошли, пошли, хватит уж вам, — вмешался дед.
Мы вышли из хаты в сырую, ветреную темень. Ветер хлестал дождем прямо в лицо.
— Главное — лодки, наверно, снесло, потопило, — едва расслышал я голос деда, который шел рядом.
Я хотел сказать, что плоскодонку нашу, может, и не снесло, потому что она на пригорке лежит вверх дном, но ветер заткнул мне рот, и я только хавкнул.
То тут, то там будто мерцали светляки — то отовсюду с фонарями спешили люди.
Еще издали сквозь ливень был слышен какой-то тревожный шум. Чем ближе мы подходили к улице Гагарина, которая вела к берегу, тем явственней и громче становился этот шум. В нем уже можно было различить рокот мотора, стук топоров и отчаянные, душераздирающие женские крики: «Спасите! Караул! Ой, лишенько!» Тяжко ревела скотина, верещали свиньи, выли собаки.
Все это раздавалось уже совсем близко, рядом, но, как я ни напрягал зрение, сквозь дождь и темноту ничего не было видно.
И вдруг впереди вспыхнули два горящих глаза — фары.
И первое, что я увидел в свете фар, — были плетень и вода. Вода набегала волной и разбивалась о плетень, а он шатался и кренился набок. Потом возле плетня возникла фигура по пояс в воде, с телевизором на голове. В свете фар мокрый от дождя экран поблескивал огромным страшным бельмом.
Фары были тракторные — в проулке натужно взрёвывал трактор «Беларусь». Его большущие задние колеса буксовали, разбрызгивая грязь.
— Давай, давай, ну! — кричал кто-то позади трактора: там светились еще фары машин.
Несколько мужчин посреди улицы стучали топорами — наскоро сбивали из бревен плот.
Наши сразу бросились помогать: дед — строить плот, отец — к трактору, а мать прямо в воду, к ближайшей хате — выносить добро.
