Дело было вот в чем. Году на шестьдесят пятом, когда половая моя жизнь сошла практически на нет, я зашел однажды в аптеку, купил упаковку Виагры и стал носить в бумажнике на всякий случай, как в юности на всякий случай носил в бумажнике презерватив. Это было странное чувство: Виагрой я пользовался и прежде, но всякий раз, покупая ее, испытывал смущение. В шестьдесят пять лет я испытал что-то вроде гордости. Молоденькая провизорша, переспрашивая дозировку препарата, посмотрела на меня с уважением. Озорной огонек сверкнул, кажется, у нее в глазах: дескать, вот молодец, дедушка, вот дает старичок… А я носил таблетки в бумажнике без всякого применения, как носят в револьвере последний патрон. Раз в году мне казалось, что у таблеток вышел срок годности, тогда я отправлялся в аптеку и покупал Виагру снова, всякий раз увеличивая дозировку. На самом деле мне просто нравилось покупать Виагру. Мне просто нравилось, как смотрели на меня провизорши. Или мне казалось, будто они смотрели на меня сколько-нибудь значительно?
Так или иначе, пока любимая моя поднималась по ступенькам на второй этаж, я вытащил бумажник из кармана, достал таблетку, проглотил, не запивая, и зашагал наверх.
Дальше я ничего не помню. Ничего определенного. Я утверждаю, что ни один мужчина на свете не способен запомнить, как именно оказался впервые в постели с любимой женщиной. Точно так же, как ни одна женщина не способна запомнить, как именно рожала ребенка. Эта амнезия есть непонятный мне, но важный защитный механизм, при помощи которого человеческий разум обороняется от некоторой головокружительной тайны.
Потом, постфактум люди выдумывают себе, как это было: сорвал с нее одежду… бережно расстегнул на ее платье каждый крючочек, целуя каждый сантиметр ее тела… сграбастал в объятия… повалил на кровать… взял на руки… снял штаны… не снял штанов… – глупости все! Напридумывать можно чего угодно, но ни один мужчина никогда не узнает, как именно оказался в постели с любимой, и от этого события ни у одного мужчины не останется в голове ничего, кроме литературных и кинематографических штампов.
Стала ли она обрабатывать мою ободранную щеку перекисью водорода? Принимал ли я душ? Опустила ли она покорно руки, чтобы я расстегнул «молнию» и стянул с нее узкое платье-футляр? Все это в равной степени возможно. Я даже собирался только что выбрать один из вариантов и описать как произошедший на самом деле. Но потом я подумал – зачем врать? Мне уже нет никакого смысла врать. Я не помню.
