Нелишне заметить, что с нами обращались совсем не так дурно, как на бриге, где прежний боцман распоряжался не иначе как с веревкой в руках. С другой стороны, ко мне относились с некоторым уважением, вследствие того что я давал уроки фехтования матросам; меня даже сделали бомбардиром с двадцатью восемью флоринами жалованья в месяц.
Так прошло два месяца, в течение которых постоянное присутствие на рейде английских крейсеров не позволяло нам оставить гавань. Я свыкся со своим новым положением, когда мы узнали, что французские власти разыскивают местных жителей для пополнения голландского экипажа. Случай представлялся отличный для тех из нас, кто был недоволен службой, но никто и не подумал им воспользоваться: во-первых, нас желали заполучить только для того, чтобы присоединить к линейному французскому экипажу, — непривлекательная перемена. Притом у большинства моих сотоварищей были, как и у меня, основательные причины не показываться на глаза агентам метрополии. Итак, каждый из нас хранил молчание, и когда к капитану прислали за списком экипажа, то просмотр его не привел ни к какому результату по той простой причине, что мы все записались в нем под фальшивыми именами. Мы преждевременно решили, что гроза прошла мимо.
Между тем розыски продолжались, только вместо того, чтобы наводить справки, стали подсылать агентов в гавань или в таверны для наблюдения за всеми отправлявшимися на берег по делам службы или по разрешению командиров. В одну из таких экскурсий меня арестовали. Приведенный к коменданту крепости, я назвался голландцем; язык мне был знаком, притом я попросил отвезти меня под караулом на корабль, чтобы взять необходимые бумаги для удостоверения своей личности. Сопровождать меня было поручено одному унтер-офицеру; отправились мы в лодке. Когда мы подошли к кораблю, я пропустил вперед своего провожатого. Увидев, что он ухватился за вант, я внезапно отчалил от борта, приказав лодочнику грести сильнее и обещая ему за это на водку. Мы добрались до берега, и я поспешил укрыться в одном знакомом доме с твердым намерением оставить корабль, где мне нельзя было теперь показываться. Так как мой побег служил подтверждением всех подозрений на мой счет, то я предупредил о нем капитана, который своим молчанием как бы позволил мне поступать по своему усмотрению.
Дюнкирхенский капер[18] «Barras» под командованием капитана Фромантена стоял в гавани. Я хотел попасть на него и заявил об этом лейтенанту, который представил меня Фромантену, и тот принял меня и экипаж качестве каптенармуса. Через четыре дня «Barras» снялся с якоря. Это было в начале жестокой зимы 1799 года, когда погибло столько судов у берегов Балтийского моря. Едва мы вышли в открытое море, как поднялся противный северный ветер. Боковая качка была так сильна, что я заболел и в течение грех суток не мог ничего ни есть, ни пить; половина экипажа находилась в таком же положении, так что нас могла взять без боя даже какая-нибудь рыбачья лодка. Наконец погода улучшилась, ветер вдруг подул на юго-восток, «Barras» стал делать по два узла в час, и мы излечились. Вдруг впередсмотрящий с марса закричал: «По левому борту показалось судно!» Капитан, посмотрев в подзорную трубу, заметил, что это английский корабль под нейтральным флагом, который, по всей вероятности, ветром отнесло в нашу сторону. Мы приблизились к нему при полном попутном ветре и подняли французский флаг. При втором выстреле из пушки судно пристало к берегу, не дожидаясь абордажа, экипаж заперли в трюме и направились к норвежскому Бергену, где груз, состоявший из леса с островов, нашел себе покупателей.
