Вера, может быть, нам сменить фильм и выключить торшер. Я сейчас. Она встает, чтобы посмотреть, закрыта ли дверь в комнату сына. Закрыл, спрашиваю в надежде. Вера утвердительно кивает. Тогда раздевайся. А ты. А мне холодно. Не снимешь футболку, она делала обиженное лицо. Тяну футболку, локтевые суставы хрустят, волосы растрепаны. Вера элегантно расстегивает пуговицы на халатике. Все же, Вера, самый прикольный халат белый. Ну да, соглашается она, этот мрачноват. Он похож на робу арестанта и асексуален. А тебе нравятся медсестры. Нравятся. Нагая Вера лежала нимфой рек и ручьев. Наяда, думала я. Она обнимала крепко и влажно. Я выскальзывала из объятий, целовала морщины во впадине между шеей и грудью, а Вера терпела. Ей не очень нравились прелюдии. Длинные прелюдии мне тоже не нравились, но между объятиями и сексом должен простираться хотя бы короткий мост. Диван скрипел, Вера переходила в наступление. От нее исходил сильный запах секса. Наверное, от меня тоже, потому что в какой-то момент мы обе начинали бороться за право владеть инициативой и мало походили на людей, контролирующих себя.
Внезапно Вера стала лихорадочно рыться в складках простыни. Вера, что ты делаешь. Мне что-то мешает. Что там может мешать. Вот что, она победоносно вытянула из складок тонометр, намеревалась бросить его в кресло, но передумала. Думаешь, стоит измерить давление, спросила я. Нет, думаю, можем ли мы использовать его иначе. Взгляд Веры светился коварством. О нет, Вера. Почему, ехидно улыбнулась она. Потому что на груше болтик, контролирующий воздушный клапан. Она разочаровано разглядывала болтик. Действительно. А если, начала Вера. Предлагаешь засунуть туда рукав и накачать, чтобы измерить давление изнутри. Я саркастически улыбалась. Вера бросила тонометр, мы вновь обнимали друг друга. Она ложилась справа от меня, долго целовала мою грудь, поправляла подушку и опять застывала. Теперь что случилось. Вера молчаливо вела раскопки в постели. Вера, что ищем. Подожди, здесь что-то мешает. Мне не мешает, Вера. Странно, мне мешает, Рита, а ты на нем лежишь. На ком, я с трудом включаюсь в реальность. Вера показывает уши стетоскопа. Поднимись, вытащу. Вера, только обещай, что не будешь думать, как его использовать иначе, строго сказала я. Стетоскоп улетел в неизвестном направлении.
Мы бороздили любовь, вспахивали ее, наше погружение в чувства и ощущения было абсолютным. Потолок дрожал, на нем появлялись созвездия. В воздухе кружили рыбы, они собирались в центре комнаты, а потом косяком устремлялись вверх. Множество серебряных рыб, оставляющих круги и бесцветные брызги вверх. По вискам стекали капли воды, волосы становились влажными, спины скользкими. Сами превращались в рыб, летели вверх. Судорожно открывали рты, вдыхая влажный, горячий воздух. Бились в конвульсиях, словно мы выброшены на сушу или пойманы в сети. Вверх. Губы сводило, будто висим на крючке. Длинное удилище, крепкая леса, наше безумие не закончится. Что же ты делаешь, Рита, что же ты делаешь. Вверх. Что же ты делаешь. Беспомощно всплескивая руками. Что же ты делаешь. Тела пульсировали, рыбы собирались в центре комнаты. Вверх. Закрывая глаза плавниками. Вверх. Что же ты делаешь. Я делаю вверх. Люблю тебя, пока еще можно. Так не занимаются сексом, так любят. Разглядываю созвездие рыб, голова кружится. В кругах на потолке появилась морда козерога. Вера, подожди. Что случилось, плохо. Да, минуту, я сейчас приду в себя. Что принести. Сейчас, Вера, сейчас. Принеси, пожалуйста, корвалол. Сижу, держу в плавнике рюмку, пью корвалол. Наблюдаю за тем, как исчезают рыбы, наблюдаю за исчезающим козерогом. Как ты, совсем плохо. Вера, мне было хорошо, просто было слишком хорошо. Она тревожно сидела рядом. Я посмотрела на руку, рука как рука. И потолок как потолок. В свете торшера погасли последние серебряные рыбы. Перевела взгляд на Веру, она задумчиво рассматривала свою ладонь, потом понюхала ее и облизала пальцы. Почему ты облизала пальцы, Вера. Они пахнут тобой.
