Ее упекли в филиал дурдома при Склифе, что-то вроде предварительного заключения. Веселенький такой домик на отшибе в окружении берез и клумб с анютиными глазками. Больные гуляют, врачи. Мне не сложно было его отыскать, но по глупости, а точнее, по неразумию я приперся в семь вечера, к тому же в пятницу, то есть в максимально неприемные часы. Регистрация была закрыта. Мне повстречалась одна-единственная старуха, вся в бородавках, хромая, низкорослая, которая катила перед собой тележку с, может быть, анализами, такая прямо-таки придуманная старуха. Я спросил, как мне повидать больную. Старуха показала на закрытое окошко регистрации и вызвала лифт, но не вошла в него, а хрипло каркнула:
– Пятьсот рублей!
– У меня только двести, – признался я.
– Ладно, давай.
Мы поднялись на третий этаж. Когда дверцы лифта закрылись, старуха сказала:
– Только, чур, на меня не показывать. Если что.
– Не вопрос, – легкомысленно согласился я.
Она спросила фамилию больной, потом открыла дверь, захлопнула ее, щелкнул замок, и уволоклась вдаль по белому коридору. И тут я заметил, что на двери нет ручки. Нехорошее чувство зашевелилось у меня внутри. Поскольку бабка не сказала, где мне подождать, я так и стоял возле двери, которую невозможно открыть. Мимо ходили люди в больничных халатах, и от каждого, видимо, можно было ждать чего угодно. Я старался не встречаться ни с кем взглядом. Просто стоял, словно голый. И тут меня посетила мысль, что никто не знает, куда я сегодня отправился, и что, если такое возможно, меня легко могут задержать здесь в качестве пациента на абсолютно законных основаниях, поскольку пропуска у меня нет, я торчу здесь один, и никто нигде даже не чухнется. Все равно ж ничего не докажешь. А начнешь доказывать, никто не поверит, еще и свяжут, чего доброго. И не позвонить никому – телефона-то нету. К тому же у меня не было уверенности в том, что я и в самом деле нормальный, поскольку собственные мысли иной раз вызывали у меня недоумение. В общем, я испугался.
Наконец появилась старуха, молча завела меня в комнату с окнами в мелкую сеточку и оставила одного. То ли от жары, то ли со страху пот градом катился по моим щекам. На окнах, кстати, также отсутствовали ручки. Открылась дверь, и вошла Раиса. В ту же секунду меня пронзил стыд, о котором буду помнить всегда. У нее до самых глаз была перебинтована голова, руки кутались в рукава халата, халат не по росту, велик, отчего сама она выглядела маленькой и жалкой. А я думал о себе!
