– Нет, ты просто… сама по себе красивая.
– А я знаю!
– Конечно.
– Прижился тут.
– Ну, перестань, успокойся.
– Успокойся. Сам успокойся. Жену он забыть не может. Слюни пускает.
– Да ладно тебе. Все я забыл. Мы скоро разведемся.
– Забыл. Как же.
– Знаешь, чего я больше всего хочу?
– Ну?
– Чего я больше всего хочу?
– Ну, скажи же, скажи.
– Тебя.
– Меня, болтун?
– Тебя.
– Дурак, болтун.
– Хочу только тебя.
– Ну конечно.
– Только тебя.
– Ну… на. Вот она я. На, бери. Если – только.
И после ни с того ни с сего:
– Вот умру я, будет у тебя другая женщина.
– Нет, не будет, меня тошнит от других женщин.
– Ой ли уж…
Я лежал на краю постели и глядел в потолок. Нагулявшись, Раиса спала рядом, лицом в подушку, отвернувшись к стене. Ничего другого она не знала. Ничего и быть не могло.
В голове, как в небе, бессмысленно и отчужденно проплывали слова:
Всадник ехал по дороге,
Было поздно, выли псы.
Волчье солнце – месяц строгий —
Лил сиянье на овсы…
Все сдвинулось. И утекало – водой из горсти. Меня разделяла глубокая пропасть с людьми определенных воззрений на жизнь, которая поступила со мной как маньяк с малолеткой. Куда подевались все мои навыки и способности? Вряд ли они представляли нечто существенное, если в памяти от них не осталось и облачка.
Деньги, деньги… Они тоже утекали. Даже при моих скудных потребностях денег уже ни на что не хватало. За все это время я не купил своей подруге ни одной безделушки. А вот она платила. В основном за выпивку, конечно. И так, по мелочи. Я был как альфонс, приживала. Впрочем, меня это особенно не тревожило.
Все реже бывал я в своей квартире, которая незаметно покрылась пылью запустения. Стоило в ней появиться, как сразу тянуло уйти. Всякий раз удивляла какая-то роковая тишина. Даже часы и те встали. В пустой квартире делать было нечего.
Бог мой, и записки еще… Их оставляла жена. Всего их было три. Это значило, что она наведывалась сюда три раза. Конечно, мое обещание ускоренно развестись мало чего стоило. В том смысле, что оно оказалось трудноосуществимо. Как-то все не совпадало: то я у Раисы, то дома – а телефон не звонит. Наверное, они думали, что за омара и пять кружек пива я буду задницу рвать, лишь бы угодить сладкой парочке. Нет, если б ко мне завалился нотариус, или судья, или кто там у них, я подмахнул бы любую бумагу без разговоров, а так… Что же мне, самому, что ли, за ними бегать?
В первой записке, оставленной на кухонном столе и придавленной ножом, содержалось гневное недоумение – «как это полагается у интеллигентных людей» – по поводу моего исчезновения. «Мне казалось, мы обо всем договорились, – было написано твердым, суровым почерком. – Мы все были в этом уверены. И что же? Судя по пылище и следам на полу, дома ты бываешь редко, но бываешь. На звонки не отвечаешь. А мобильный? Почему он отключен? Что с мобильным?!»
