– Думаю вернуться к поискам сокровищ в Киселевском озере, – сказал Доцент. – Проклятая перестройка, цены на жилье растут. В примаки не пойду, не тот характер… Можно принять Семлевское-Киселевское как вариант, но французский генерал портит сюжет… К чему было сокровища укладывать к нему в могилу?.. Ну, ранен смертельно, взял с собой на тот свет карту с пометками захоронения, то есть затопления сокровищ, но к чему боевому генералу, человеку чести, брать с собой в могилу мелочовку вроде всяких серебряных ножичков?
Мама протиснулась между плитой и спинищей Доцента, достала с полки жестяную банку с геркулесом. Замочила для утренней каши. Делала свое дело с раздражением. Гостю пора и честь знать, двенадцатый час.
– Отец Крёстной – или она сама?.. натаскали мелочовки в свое время, – проговорил отец шепотом.
– Похоже… – зашептал Доцент, – он повернулся ко мне своим большим лицом: – У нее во дворе зарыто. В доме Степка обшарил. Серебряная коробочка и та на виду. Ты ничего такого за Крёстной не замечала?
– Пора расходиться, – сказал отец громко, и Доцент устыдился, ведь подучивал меня глядеть за Крёстной.
Записи девяностого года начинаются с упоминания любимых отцовских очков, потерянных в июле. Он шел с рюкзаком через поле и обмер, когда из темноты накатил кто-то черный и большой. То Степка скакал на Урагане, крупном жеребце, выданном Серому для пастьбы. (После увольнения из кислотки Серый опять пас телок в Жердяях.) Степка, пьяный, догонял гражданскую жену – Крёстнину дочь. Та пригрозила его выгнать за ежедневное пьянство, не осталась ночевать; не выручило Степку и заступничество Крёстной. Степка втащил на коня отца, стал смахивать комаров с его лысины и сбросил очки. Дважды мы после ходили искать очки, и без толку.
Вторая запись, поспешная, с восклицательными знаками, полна сочувствия к Крёстной. Старуха пережила нечто подобное землетрясению, когда явилась забытая напрочь сестра с мужем и предъявила документ на полдома. Лет сорок не виделись сестры. Ее дочь Галя и Степка объяснялись с захватчиками. При слове «милиция» Степка сдался, дом был перегорожен, а захватчики взялись сажать картошку. Ночами Крёстная ходила с фонарем, выкапывала их насаждения. Затем слегла, отказывалась есть и померла бы – если бы не Степкина клятва на колдовской книге. Спьяну Степка проговорился. Он поклялся Крёстной сжечь дом после ее смерти, точнее, когда отметят ее сороковины. Сестра-захватчица в своей московской жизни забыла о силе отцовской колдовской книги, о тучах слетевшихся когда-то на их дом птиц и о своем детском ужасе, – слух о клятве на книге приняла за пьяные Степкины россказни.
