– Ладно, я сама посмотрю. Можно?
Навстречу мне выглянула молодая заспанная грузинка. Распахнула дверь, стоит, а позади куча детей.
– Простите. Я ошиблась.
Потащилась куда-то. Искать кафе. Парадокс жизни – жить не хочется, а есть хочется.
«Все мои надежды были в Нем. Когда плохо – школа, дом, друзей нет, – говорю себе: Борисов – и счастлива. Просто оттого, что он есть. Да, не буду отрицать, были надежды у нас с Санькой на встречу… Да, сначала мы „остались одни“, без него, две тоскливые курёхи, – а теперь только я… верна этому имени. Да нет, не верна, просто я хочу до конца выяснить: кто он такой и существует ли Лева».
Съела какую-то жесткую котлету, видом напоминающую стиральное мыло. Макароны все слиплись, перепутались, как и мои мысли. Бродила дотемна.
Что было на следующий день – совершенно не помню. Помню – чуть не заболела, дожидаясь вечера. Зачем-то искала цветы для него, по старой привычке и чтоб чем-то занять себя.
Наконец вечер. ДК. Знобит – нет, все-таки это нервное, а не простуда.
Ох! Как я не подумала! Это же провинция, это не скандальная Москва, где менты сравнительно цивилизованные и часто пускают халявщиков почти без драки и капризов! И впрямь: один-единственный хиппаренок прыгает возле двери в ожидании милости. Все остальные – по билетам. Я судорожно копаюсь в сумке и, подняв взгляд на ментов, драматически произношу:
– Вы знаете… Такая ситуация… Я билет дома забыла. Я из Москвы приехала…
– Забыла – езжай обратно. Может, еще успеешь! – захихикал один и взглянул на другого.
Торчала до тех пор, пока ДК не стали запирать. Ничего себе новшество! Теперь двери на время концерта запирают?!
– Слушайте, если я не попаду туда, – показала я на фойе, – я умру. Понимаете, умру.
– Вот бессовестная, иди, откуда пришла, – схамил мне дядька в красной повязке. – Убирайся, говорят тебе!
Я обратила свой взор к еще нестарому менту, что с виду подобрее:
– У вас что, сердце каменное? Пустите! Я та-ак хочу его видеть, я ехала из Москвы… – Пошлой фразой про каменное сердце я всегда заканчивала свои просьбы, когда в Москве шла вот так, на халяву, – и пускали.
Еще пять минут рукопашной: я влезала – меня отпихивали грубые руки, – и я в фойе. Как это гадко все! Кидаю пальто тетке и слышу:
– …Святой Кристофер нес Христа. Они перешли реку и стали пить смесь…
…Ну как описать его голос? Я бы пошла за этим голосом, если бы он раздавался из газовой камеры! И поет эту дрянь, эти басни, и мотает чубом… Зарос! Прошла и села в первый ряд – немного, однако, в Калинине народу-то! Где-то в левом углу сцены из-за кулисы выглядывали высоченные каблучищи. Головы не было видно, а зачем мне голова, я и так знаю, что у нее клыки и рога! Спартакодонт зубастый!
