– и я ушел, чтобы найти свой номер.
Я знал, что они у меня в сумке, но то и дело тянулся проверять: дважды – в своем номере, еще раз – в лифте, еще раз – в ванной, за несколько минут до того, как должна была начаться радиопрограмма. Срок годности таблеток истек много лет назад, слова на этикетке давным-давно стерлись. Мой «мозгоправ» выписал их, когда мне было чуть больше двадцати лет. Когда он спросил, что меня беспокоит, я рассказал ему правду: что я верю в то, что могу заставить события происходить с помощью мысли; что мне приходится быть осторожным со своими мыслями; что я не могу перестать видеть мир в оттенках тьмы и света, позитивного и негативного; что моя квартира битком набита мусором, который я обязан спасать; что определенные объекты связаны с другими объектами; что на свете слишком много правил, слишком много знаков повсюду, что всё что-то означает. Он носил кардиганы и круглые очочки, дужки которых крючками цеплялись за уши. Он испытывал горячее желание спасти меня, в этом мы с ним были похожи, так что я изо всех сил старался заставить его поверить, что он действительно мне помогает. Он выдвинул предположение о том, что я сложен из множества составляющих, и некоторые из этих составляющих пытаются защитить меня, не дать мне ощутить боль. «Это невыполнимая задача», – говорил он. Я кивал и соглашался, но так и не поверил ему до конца. А потом однажды, спустя год, я не явился на сеанс, и больше не возвращался никогда.
Таблетки, даже при регулярном пополнении запасов, должны были со временем кончиться. Мне пришлось «слезать» с них постепенно. Сначала по четыре в день, потом чередуя через день по четыре и по три, потом по три в день, потом чередуя три и две в день, и так далее. Но, даже прекратив их принимать, я повсюду таскал с собой пузырек. Бумажник, ключи, таблетки. Карманы моих брюк вытягивались по форме пузырька. Много лет спустя, после того как была опубликована моя первая книга, я решил оставлять их дома. Если бы я не мог взять такси до аэропорта, прилететь самолетом в Чикаго, а потом доехать в другом такси до отеля, где мне предстояло выступать, и проделать все это без таблеток, я был бы жуликом – и что бы я ни сказал людям, которые заплатили за то, чтобы послушать мои речи, это не имело бы никакого значения.
Истинно мужественным поступком было бы спустить эти таблетки в унитаз. То, что я хранил их в ящике своего письменного стола, было признаком моей убежденности в том, что однажды они снова мне понадобятся. Я мог бы тогда сказать, что я сам создал собственную реальность: человек, стоящий в ванной комнате лас-вегасского отеля-казино, открывающий, закрывающий, снова открывающий пузырек с таблетками, пытаясь решить, удастся ли ему выдержать радиопрограмму без транквилизаторов. То, что я так и не принял таблетку – в тот момент, – было актом не столько мужества, сколько страха: страха перед тем, что кто-то об этом узнает, что таблетки больше не действуют, что я обману всех людей, которые читали мои книги.
