Эти люди, которых я вдохновил, теперь вдохновляли меня: если я помог им уверовать, то их письма могли укрепить мою собственную веру.
Я обустраивал детскую; купил коробку подгузников; купил две пары детских носков, два крошечных зимних чепчика. Прошло три месяца, пять, восемь, десять – больше времени, чем младенец провел бы в утробе Кэри. Ответ, исходил ли он от теста на беременность или от тела Кэри, всегда был отрицательным.
Для меня это «нет» означало «пока нет».
Для Кэрри «нет» означало – нет; означало «может быть, никогда».
И ее это прекрасно устраивает, говорила она мне. Если принимать то, что происходит, говорила она, если принимать то, что дарит тебе жизнь, то это и есть дары.
После года попыток домашний тест сказал «да».
– Ну, это он так говорит , – сказала она мне.
– Я знал! – воскликнул я. – Я знал, что это произойдет!
– Нельзя знать наверняка, – возразила она. – Может быть, тест ошибся.
– Иисусе! – возмутился я. – Ты как будто хочешь , чтобы он сказал «нет».
– Нет, – сказала она. – Я просто не хочу, чтобы ты слишком сильно надеялся.
– Я очень надеюсь, – возразил я. – Я всегда очень надеялся.
– Об этом я и говорю, – сказала она. – Ты предпочитаешь быть уверенным, но как вообще можно быть в чем-то уверенным?
– Ты держишь эту уверенность в руке.
– Я не имею в виду это , – она положила тест на кровать. Я не хотел касаться ее; боялся, что от моего прикосновения розовая полоска исчезнет. – Я имею в виду, – продолжала она, – что нельзя быть уверенным, что тебе суждено что-то сделать, до тех пор, пока ты этого не сделаешь. Может быть, нам не суждено иметь детей.
– Будь добра, прекрати так говорить.
– Я не стараюсь разочаровать тебя, – пояснила она. – Просто дело в том, что я не чувствую себя беременной.
– Но ты беременна.
– Может быть, – согласилась она.
Спустя несколько дней я был в Денвере, когда она позвонила. Едва услышав ее голос, я все понял. Я сказал ей, что не могу разговаривать, как раз сейчас ухожу на интервью, позвоню ей, когда вернусь в отель. Никакого интервью не было. Я лег в кровать, закрыл глаза и пытался силой воли сделать неправдой то, что она не сказала, но я услышал в ее тоне, в том, как она сказала «привет», свое первое слово – чуть слишком радостно, но под этой радостью прятался страх.
Телефон звонил весь вечер, но я не брал трубку. Мне хочется думать, что я делал это по доброте душевной, из желания защитить ее от себя, от недобрых слов, которые я хотел ей сказать, но в этом был и злой умысел: я хотел заставить ее ждать; я хотел, чтобы она провела эти несколько лишних часов в тревоге о том, что я скажу.
