— Нет здесь музеев, — сказала мисс Эммет. — Ни музеев, ни картинных галерей, ничего даже похожего. Только жилые дома и еще пара пивных. В той, что напротив, ужасно шумят допоздна. Но Мануэль славный. Специально заказывает для меня сигареты.
— Люблю наблюдать, как оттуда пьяные выходят, — сказала Катерина. — Все-таки развлечение. Сами дурацкие, кричат друг другу дурацкое.
— Странно, — сказал я. — Мне говорили именно про эту улицу. Он очень уверенно говорил.
— Кто говорил, моя радость?
— Человек, с которым я встретился… который с бойким затейником. Прошу прощения, вам оно все равно ничего не скажет. Человек, который…
— Почему же не скажет? — нахмурилась Катерина. — Мы здесь все-таки не совсем уж отрезаны от цивилизации. Здесь тоже есть торт «Затейник». Торт-желе. Очень вкусный. Особенно с консервированными персиками и взбитыми сливками. Если пойдешь в магазин, купи заодно и его.
— И безе тоже возьми, моя радость. Они там в упаковках по шесть штук. Возьми две упаковки, тебя надо откармливать. Там у двери — фарфоровая сова. Возьми под ней деньги.
— Мясо. Вот что я собираюсь купить. Мясо.
Обе так на меня посмотрели, словно мясо было чем-то непристойным или взрывоопасным. Мисс Эммет пришла в себя и сказала:
— Поцелуй меня перед уходом, мой мальчик.
Мы как будто вернулись назад в мое детство. Она забыла мой напряженно-застенчивый подростковый возраст, когда я ни за что бы не стал никого целовать. Я проявил снисходительность к милой старушке и коснулся губами ее седых, хорошо промытых волос. Она рассмеялась:
— И Китти Ки. Ты ведь еще ни разу не поцеловал сестричку.
Я проглотил вставший в горле комок отвращения. Катерина смотрела на меня безо всякой теплоты. Я сказал:
— Тебе правда хочется, чтобы я?..
— Нет, конечно.
— Ну тогда ладно.
Я взял доллары из-под фарфоровой совы и, выходя, услышал, как сокрушается мисс Эммет:
— Вы, молодые, такие неласковые и холодные.
Виттиг-стрит, Бакли-авеню. Я вновь и вновь повторял про себя, занимаясь поиском Сиба Легеру: От собственной плоти его, его собственной плоти. Прямо какой-то каннибализм. Я сказал, что пойду купить мяса, но эта фраза отбила весь аппетит к мясу. В воображении возникла такая картина: одетый в белое почтальон, вроде как почтальон, идет по какой-то длинной улице, перебирает письма в руках, склонив голову набок, читает адреса. Сейчас он вручит мне официального вида конверт, который я вскрою трясущимися руками, уже зная, что там внутри, — там внутри официальное уведомление о моем сумасшествии в одной-единственной короткой фразе, отпечатанной крупным шрифтом, исключительно прописными буквами. Сумасшествие как венец остального наследия. У нее, у Катерины, был всего-навсего краткий спазм, острый приступ, скажем так, ситуационного безумия. Сейчас она в здравом уме; хочу ли я тоже быть в здравом уме? Если я сумасшедший, то быть в здравом уме, вероятно, должно означать, что мне придется стать точно таким же, как Ллев. Мне нужен был Сиб Легеру. Отчаянно нужен. Я спрашивал у прохожих, не знают ли они, где хранятся работы Сиба Легеру. Но они не знали и знать не хотели. Смотрели на меня так, словно им было известно, что я сумасшедший. Почему я не как все? Почему меня не занимает поддельное чудо и охота за убийцами чуда истинного? Все они были настороже, все в праздничном настроении.
