Наконец я сдалась:
— Нет, Пол! Нет. Честное слово.
Он тут же освободил меня и спокойно кивнул:
— Хорошо.
— Мне было больно! — сердито сказала я.
Его лицо жалостливо искривилось:
— Правда? Я не хотел. Прости, пожалуйста.
— А если б я сказала да, ты что — убил бы меня?
— О! — возмутился Пол, будто и не он только что ломал мне ребра. — Что ты говоришь?! Я бы лучше сам умер.
— Опять ты о смерти!
— Ты — моя смерть.
Я так и задохнулась:
— Пол!
Но его британская невозмутимость была неподражаема:
— Я опять не так сказал?
— Ты назвал меня смертью?!
— Да, — он вышагивал широко и тяжеловато и все время держал меня за руку. — Смерть — это конец страданий. Это лучшее, что создано Богом.
— Ну, если с этой точки зрения, — пробурчала я.
— Да, — ответил Пол, хотя, кажется, не услышал моих слов. Просто подтвердил свои.
Ветер спускался к земле все ниже, ласкаясь, как вкрадчивый любовник, а Пол отвлекал его внимание на себя, подставляя лицо. Мне опять захотелось ухватить его за складку под подбородком, чтоб он перестал быть таким торжественным, но Пол смертельно обиделся бы.
До лицея мы добрались довольно быстро, и Пол почти не хромал. Он не стал заходить в учительскую, а сразу повел меня в свой кабинет. Было так занятно наблюдать его в другой обстановке: Пол сбавил темп, и в его облике прибавилось солидности. Это было смешно, только я, конечно, удержалась от смеха. Мне было слегка не по себе: я не понимала, в каком качестве буду присутствовать на уроке и как Пол объяснит это детям.
Но он и не подумал ничего объяснять. Сегодня Пол впервые встречался с самым старшим, одиннадцатым, классом, и когда мы вошли в кабинет, он заметно занервничал. Усадив меня на заднюю парту возле окна ("Не холодно?" — озабоченно спросил он), Пол вернулся к своему столу и, достав огромную папку, принялся развешивать на доске иллюстрации с видами Англии.
— Это моя Британия, — с гордостью пояснил он, повернувшись ко мне.
Звонок застал его врасплох. Пол испуганно передернулся и стал торопливо вытирать платком совершенно чистые руки. Глядя на него, я тоже разволновалась и уже подумывала убежать, когда ввалились лицеисты, беспардонные и горластые, как школяры всех времен и народов.
Пол выпрямился и встретил их спокойной улыбкой. Вид незнакомого учителя охладил извержение их эмоций, и они расселись за столы почти беззвучно, перебрасываясь приглушенными репликами. Пол сдержанно поздоровался. В нем не было ни грамма той показной жизнерадостности, что так раздражает в иностранцах. Представившись, он присел на край стола, щадя больную ногу, и произнес заготовленный спич во славу дружбы народов. Я так переживала, как бы он не сбился, долго изъясняясь по-русски, что не заметила, как начала грызть ногти.
