— Мой романтик, — шепнула я, наклонившись к его лицу, — тебе не придется умереть здесь одному. Я останусь с тобой.
— Спасибо, — Пол прижался ко мне, как к матери.
— Но если я пну тебя во сне по ране, я не виновата!
— Да, — он легко рассмеялся. — Ты не виновата.
(из дневника Пола Бартона)
Я сознательно не ставлю даты, чтобы этот день не окутывал все трауром, когда я потеряю ее. Почему-то я абсолютно уверен, что потеряю. Я понял это в тот самый миг, когда она бросилась ко мне, едва не задев ту страшную пилу, что визжала, как взбешенная ведьма. Ее огромные синие глаза были полны ужаса и сострадания, а ведь она не имела ни малейшего представления о том, что происходит. Да я и сам, честно говоря, понимал не больше…
Я спросил у нее по-русски: "Кто вы?", хотя мог бы заговорить и на своем языке, ведь я ни на минуту не допускал, что передо мной — обычная женщина. Солнце сияло за ее спиной, освещая, как "Мадонну" Пизанелло. Это было похоже на Второе Пришествие (прости меня, Господи!), на озарение, которое окрасило все вокруг в синий цвет. И сосны, которые я так нелепо, неумело пытался спасти, и трава, политая моей кровью, и даже солнце, которому не было до нас никакого дела, — все вдруг приобрело оттенок синего, потому что ее глаза вобрали весь мир целиком.
Если б я все еще оставался режиссером, то снял бы о ней фильм в синих тонах. И сколько бы эйфории, пережитой в тот момент, я не вложил в каждый кадр, это все равно получился бы фильм о смерти. О холодной смерти с синеватой кожей, потому что никогда более явственно, чем в тот безумно счастливый миг, я так явственно не ощущал ее дыхания. Наверное, Дали тоже думал о ней, создавая свой синий "Глаз времени", ведь когда думаешь о времени, о вечности, то никогда не связываешь с этими понятиями ту жизнь, хлопотную и однообразную, которую ведешь. Я вовсе не одержим идеей смерти, и уже лет двадцать не помышляю о самоубийстве, однако, это не избавляет меня от ее постоянного молчаливого присутствия. И это хорошо, потому что помогает мне оценивать каждый свой шаг не с точки зрения мистера Смита, а с позиции Бога.
И сейчас, когда я сижу в чужой стране, в маленьком городе, в полутемной комнате, я тоже пытаюсь смотреть на себя Его глазами. Самонадеянность ли это или естественное человеческое право, коль уж все мы созданы по Его образу и подобию?
Как выглядит все случившееся сегодня с Его высоты? На Страшном Суде я буду отстаивать этот день, пока не лопнут голосовые связки. Я ни за что не соглашусь причислить его к моим несметным грехам, потому что он освящен любовью. Разве есть в мире хоть что-нибудь, способное очистить душу проклятого грешника лучше любви?
