– Ты говоришь как саддукей, – порывисто остановил его первосвященник.
– Потому что я являюсь таковым и полагаю, что на нашей стороне истина; мы здесь одни и можем говорить между собой открыто. Разве в действительности нет ни капли правды в том, что говорит рабби: то, что входит в уста, не всегда оскверняет человека, соблюдение субботы иногда бывает невозможно… Разве он совершает преступление, когда, изнемогая от жажды, принимает воду из рук самаритянской женщины? Это враждебное отношение ко всем, кто вне нашего круга, как к нечистым, и возбуждает ту ненависть, какою окружают нас другие народы, и становится причиной преследований и бедствий.
– Мы одни, – проснулся и лениво привстал Анна, – никто нас не слышит; и хорошо, Никодим, что ты понимаешь, что слова твои могут быть произносимыми только в тесном, доверенном кругу старейшин. Можно самому питать некоторые сомнения насчет значения известных предписаний закона, но нельзя выносить их в народ. Наше писание – как вязаная ткань: распустишь одно волокно – и вся она рассыплется; а с этим вместе рассыплется, как песок, могущество Израиля. Оно зиждется на писании, как крепость – на скале. Наше писание вывело народ целым и нераздельным из всех домов рабства и неволи. Мы утратили свое государство, мы исковеркали свой древний язык, по всей земле разбежались дети Авраама, потомки Иакова, – разделенные морскими пучинами, чужими странами, пустынями, – благодаря Священному писанию они остаются точно друг подле друга, держатся за руки – сильные, солидарные, вечные, как время. Из наших книг воздвигли мы пограничную стену между Израилем и остальным миром; если б она рухнула, мы вросли бы в чужие народы, утонули бы в бездне племен, как более малочисленные. Благодаря торе в наших скитаниях каждый верующий чувствует себя чужим иноземцу, хотя бы находясь с ним рядом, и близким – отдаленным узам Иерусалима. В ее письменах заключена наша вера, наши обычаи, ритуал наших обрядов, образ мыслей – все, что мы есть, благодаря чему существуем так долго и будем существовать вовеки. Кто решился бы разорвать эти священные свитки, разорвал бы народ свой на куски. Мы справедливо называем Ездру вторым Моисеем, потому что, когда под владычеством персов стали ослабевать узы закона, народ стал брать в жены чужеплеменных женщин – он, несмотря на то, что жены и дети приняли веру в единого, чтоб сохранить исключительность избранного народа, со всей неумолимостью велел расторгнуть эти преступные союзы и со всею строгостью восстановил неприкосновенность буквы закона. Да, Никодим, когда мы остаемся одни, мы можем разно мыслить, но когда мы являемся перед народом, мы должны говорить согласно и всегда одно и то же, чтоб сохранить единство народа и власть нашу. Кто такой Иисус, я еще не знаю. Сначала мне казалось, что он шествует по стопам Иоанна. Ныне он отходит от этого пути. Благочестивое рвение, думаю я, слишком далеко увлекло тебя, Каиафа, – приравненный к мезиту, этот назаретянин мог бы действительно слишком много возомнить о себе, подумать, что мы усматриваем столь великую опасность в его лице. Он громит нас, мы сумеем разгромить его, нужно только взяться за это как следует. Легко баламутить галилейских простаков. Великий там, он станет маленьким в Иерусалиме. А если он способный человек, мы сделаем из него софера – он умеет свободно говорить по-арамейски и сможет переводить народу Священное писание.
