– A la tienne, – сказал я, беря свой.
Артур оглядел нас по очереди своими серыми и словно тяжелыми глазами (после я узнал, что он страдал падучей), но ничего не спросил. Молча принял из рук Нади вино, выпил его и стал отламывать края печенья, кладя крошки в рот: гадкая, на мой взгляд, привычка. Но в тот миг я все раздумывал о красоте его рук.
Человек с красивыми руками обычно опасен: как и во многих других делах, эстетика тут лжет.
Зато мистика – если считать palmistry [13] мистикой – говорит правду. Я встречал исключения среди женщин, но средь мужчин этот принцип ненарушим. Эликсир сатаны (или что там было в бокалах?) уже начал действовать, так что я окончательно потерял стыд.
– Зачем ты меня сюда привела? – спросил я Надю, указывая пальцем на Артура. – Его лечить? Я не медик.
– Нужно же как-то пророчеству сбыться, – вздохнула она.
– Ты веришь этой прокисшей дуре с ее занавесками, абажурами и картами? – изумился я.
– Нет… То есть – нет, не совсем. Но хотела вас познакомить.
– Очень мило.
– А прокисшая дура была помолвлена с твоим дедом. Но тот удрал из-под венца, узнал, что она за глаза зовет его «хроменьким». На ней женился другой, его друг. Мой дед.
– А потом сбежал. И хорошо сделал. Не то быть бы тебе Эстеллой. [14]
Тут я развернулся и пошел прочь. Надя не пыталась меня удержать. Что до Артура, то он в тот раз так ничего и не сказал. Пока мы были в доме, дядя Петро (Ш…) зажег на дворе лампу под косым – для стока вод – летним тентом и сам сидел под ним на лавке, уперев кулаки в колени и грустно на меня смотря. Я поклонился ему, он кивнул мне, но тоже не сказал ни слова. Войдя на свой двор, я подумал, что уже середина июля и что Мицкевич непереводим. Акация близ калитки серебрилась под ущербной луной. Лягушачий концерт тянулся с болот. Я нашел Млечный Путь, такой ясный, какой бывает лишь на юге даже при полной луне, решил еще, что мир лучше людей, им порожденных, и вошел в дом с твердым намерением тотчас лечь спать. Я – как и мой отец – не был романтик. И сон не бежал меня.
Поцелуй Арлекина
(Старая ариетка)
Синеглазую Нину
Толстошеяя бонна,
Взяв два места в партере,
Как-то в цирк привела.
Там была клоунада.
И на ум арлекину
Посреди представленья
Злая шутка пришла.
Он склонился с арены
К креслу первого ряда,
Взгляд его стал печален,
Нине он подмигнул.
И она не успела
Даже вскрикнуть: «Не надо!» —
Как смешными устами
Он к устам ей прильнул.
Поцелуй арлекина
Был так нежен и пылок,
Что у ней закружилась
