Испуганная служанка затаилась на кухне. Соседи спали, не подозревая, что в этот ранний час мертвое тело доставили домой.
Пресенсия подала пастырю чашку кофе. Потом на минутку вышла и вернулась, неся в руках тот самый, только что отутюженный носовой платок. Встала на колени и склонилась над телом. Пристально вгляделась в лицо и накрыла его. Но не прикоснулась к нему губами.
Священник сказал ей:
— Садитесь, дочь моя.
И она села в кресло, сложив руки на подоле юбки.
— Может быть, помолимся? Сейчас, наверное, он уже предстал перед богом.
Женщина содрогнулась, но не встала. Только повернула к священнику лицо с закрытыми глазами и присоединилась к тому, кого любила, чтобы вместе с ним предстать перед судом божьим.
И все рассказала, не боясь очернить себя и унизить, не снимая с себя ответственности, не взваливая тяжесть своей вины на других. Но при этом не смотрела на священника. Она разговаривала с богом захлебывающимся, срывающимся, тихим голосом, с тем богом, в которого верил Вентура.
— Дочь моя, могу ли я считать ваше признание исповедью?
Пресенсия опустилась на колени, с закрытыми глазами, бледная как мел.
Но, услышав слова, предваряющие отпущение грехов, отпрянула назад, отшатнулась. Она хотела крикнуть: "Нет!" — потому что ей вдруг показалось кощунством исповедоваться здесь.
Неужели Вентуре необходимо было умереть, чтобы она смогла покаяться? Неужели ему необходимо было разбиться насмерть для того, чтобы она могла клятвенно отречься от их совместной жизни, — "ведь прошло только несколько часов, всего несколько часов", — от той радости, которую он с ней разделял, от его великодушной нежности. В ней возроптал злобный голос: "Едва он умер, а ты уже готова каяться. Прямо перед ним, еще не остывшим как следует, собираешься откровенно отречься от того, что было всей твоей жизнью, сказать, что, если бы он жил, ты бы никогда не вернулась к прошлому. ."
Пастырь вдруг увидел, что в самую священную минуту она вскочила, собираясь сбежать, а ее угловатое лицо искажала гримаса отвращения к самой себе.
— Он желал бы этого, — сказал ей священник, указывая вверх перстом. — Самым большим счастьем для него там, где он сейчас находится, наверное, была бы возможность присутствовать при сем.
