– Конечно. Вот мы с вами разговариваем, а народ-то не стоит на месте. Он увеличивается. А на карте ничего нет.
– Нет ничего… – повторял я за ним, не совсем понимая, куда он клонит.
– Да что ж вы такой непонятливый? Иль прикидываетесь? Берете карту и рисуете на ней деревни. Их нет и в помине, но они когда-то тут были. Исторически. И карты сохранились. Старые. По ним деревни есть. А на самом деле?
– А на самом деле?
– Да нет же, конечно! Нет деревень вместе с жителями. Их нет, а мы их сохраняем. Что для этого нужно?
– Что нужно?
– Чтоб была история с археологией. А еще что нужно?
– Что нужно?
– Нужны различные департаменты культуры: департамент быта, песен, плясок, сказок, сказаний. Департамент путей – надо же проложить пути.
– В деревни…
– Конечно.
– А их нет…
– Но на бумаге-то они есть. Уразумели?
– И что теперь?
– И теперь налаживается жизнь. Ты только деньги получаешь и тратишь их.
Достин Достинович весело рассмеялся.
– А вам, батенька, – заметил он с удовольствием, поправив свои очки, – все это можно рассказывать по одной простой причине.
– По какой причине? – промямлил я.
– По причине того, что не опасны вы, – молвил мой собеседник, обкусывая дужку очков.
– А вот начальство, – Достин Достинович кивнул на давно окаменевшего Григория Гавриловича, – в это не верит. Потому и приставило вам провожатого – Григория Гавриловича Бородавку, потомственного городового, стража и грозу нашего города. Но только приставило оно к вам его напрасно. Но его можно понять.
– Начальство?
– Конечно! На станции сходит человек и ищет Грушино! – Достин Достинович зачем-то облизнул свои губы. – А Грушино – оно ж на букву «г»! А на эту самую букву, не говоря уже обо всем остальном алфавите, столько всяких названий! Деревень! Получается, что вы не напрасно тут заблудились? Получается, что вы соглядатай, учетчик.
– Ревизор!
– Ревизор! – Достин Достинович тоненько рассмеялся, счастливый. – Вот именно! Вот видите, батенька, слово-то это вы сами сказали. Не я. Обмолвились. Оговорились. А человек – он же весь в оговорках. На уме одно, на языке – другое. А смутишь ум, и язык развяжется. А вот сопроводитель-то ваш, Григорий свет Гаврилович, давно ли онемел? Небось раньше-то мысли свои на каждом шагу являл, учительствовал, а тут замолчал. К чему бы это?
– И к чему?
Достин Достинович шикнул, оглянулся вокруг, сделал мне знак придвинуть ухо, а когда я придвинул, наклонился сам через стол, растаращил глаза и громко зашептал в ухо:
