Когда я проснулась утром, то долго не открывала глаза. За окном шелестел уже совсем по-осеннему грустный дождь. За завтраком муж сказал, что всю ночь я бредила.
* * *
– Вот такие сказки, – закончила я свой рассказ притихшему Митяю.
– А что было в той записке, которую ты оставила Лехе в отеле? – спросил Митяй.
Шершавым, прилипающим к небу языком я прошелестела: «Я очень люблю тебя, но если я не вернусь к ночи, не ищи меня, я остаюсь в Нью-Йорке».
– Да-а-а... Я всегда знал, что ты – авантюристка, но чтоб так...
– Не знаю, что Леша с этой запиской сделал, но он ни разу в жизни не попрекнул меня. С комплексом вины не очень сладко живется.
– Леху тебе точно Бог послал, – покивал Митька.
Я закрыла лицо руками и всхлипнула.
– Что мне делать, Митяй?
– Нет, одним чаем тут не обойдешся, – Митяй поднялся и направился к своей машине.
Когда я вернулась с террасы, на столе стояла бутылочка Бейлиса и два пластиковых стакана.
Митяй протянул мне стаканчик:
– А теперь послушай меня, мадам писательница. Ты ведь тоже многого не знаешь, но видно пришло тебе время обо всем узнать…
Честно сказать, я не была уверена, нужны ли мне эти покрытые пылью времени новости. Я закрыла глаза и тихо сказала:
– Говори, не томи... Чего я не знаю?
– Ты помнишь то лето, когда в первый раз Алла прилетала из Монреаля?
Еще бы я не помнила! Словно вчера это было. Отпуск, как известно, пролетает одним днем. Фук – и нет его. Вот и Алла побыла в Москве вроде бы совсем недолго и собралась уезжать.
Было раннее августовское воскресное утро. Мы собрались тремя семьями на свое заветное место на Москве-реке. Оставили свои Жигули-копейки у знакомых в соседнем селе Иславском и двинулись в путь по краю неглубокого овражка на опушке леса.
В былые годы на его склоне после дождя можно было набрать небольшую корзинку белых и подосиновиков, но в то засушливое и жаркое лето склон овражка превратился в серый блестящий камень, с выступающими корнями берез и елей. Иногда среди пожухлой травы попадались мумифицировавшиеся на солнце сыроежки и лисички. Ноги скользили по засохшей траве и иногда, не удержавшись, я съезжала одной ногой на дно овражка, где оставалась хоть какая-то влага. Хрустел под ногами огуречник. Мотнув своей кудрявой белой головой, он распространял приторно-сладкий запах, вспугивая целое облачко августовских мушек, лакомящихся настоянным как хорошее вино нектаром.
Поле, по краю которого мы шли, было подернуто серебристым туманом, но поднимающееся солнце постепенно выжигало его, делая похожим на обрывки ваты. Ребятишки болтались под ногами и Митька, на правах старшего, скомандовал: «Дети и собаки – вперед!»
