– Кроме тебя ничего и никого здесь для меня нет, но у тебя своя жизнь – муж, сын… Я очень рад за тебя, честно. Я ведь все книги твои прочитал. А помнишь мой рюкзак? Я его не выбросил, запрятал на антресоли в гараже. Там... галстук свадебный, помнишь?
Пытаясь выдавить из себя улыбку, я опять пригубила вина. Не могла же я признаться, что мои свадебные туфли, которые мы покупали вместе, спрятаны в старой тумбе на чердаке в Таганьково. Сжечь их пора. Давно пора…
А Женька продолжал:
На кладбище место для меня есть, рядом с Серафимой. Я часто прихожу туда. Руку положу на плиту надгробную, а мрамор – словно лед… И она там… но ей уже не холодно… Она ведь очень страдала, переживая со мной все мои мучения и метания. И ни разу не попрекнула… Тело мое было там, но сердце оставалось здесь, с тобой. Потому так и болит…
Я вздрогнула и… не поверила. А Женька продолжал:
– Умирать не страшно, страшно, что Фимочка останется одна. Бабушки в пансионате, в Калифорнии, но за ними самими нужен уход, they both already lost their minds, – вдруг перешел он на английский, но тут же извинился: – Прости, обе впали в маразм. Я их проживание оплатил за три года вперед, на всякий случай. А мне, знаешь, мне ведь совсем недолго осталось…
Он смотрел куда-то поверх меня, словно увидел что-то такое, чего мне не понять.
Чтобы скрыть неловкость момента, я опять отпила из бокала и, поставив его на стол, спросила как можно спокойнее:
– Когда у вас вылет? – но тут же опомнилась. – Господи, что я говорю! Ты ведь продал дом! Словно пуповину перерезал! Зачем? Мог бы вернуться…
– Зачем? Я там хочу лежать, рядом с ней.
– Но здесь, в Матвейково, твой отец.
– Была эксгумация. Мы его кремировали, и я получил разрешение на вывоз урны. Так мама просила.
– Но дом… дом?
Женька ответил вопросом на вопрос:
– Ты приедешь в Домодедово?
– Не знаю. Вызови мне такси, пожалуйста. Я без машины.
– Подожди! Я прилетел сюда, чтобы покаяться и попросить прощения. Я умереть без твоего прощения боюсь. И я еще не все сказал тебе.
Я не могла скрыть своего удивления. Что еще есть, чего я не знаю? Или я вообще ничего не знаю?
Писательница… Ну, просто роман пиши. Смех!
Рыдать хочется.
Мне вдруг стало душно в неживой кондиционированной прохладе ресторанного зала. В висках стучали тысячи молоточков.
– Знаешь, – Женька смотрел мне прямо в глаза, – я ведь видел тебя тогда в Нью-Йорке, осенью семьдесят девятого. Ты хотела зайти в наш магазин.
– Там было много магазинов, – проговорилась я.
